"... Париж был под надзором полиции, Рим пал под ударами французов, в Бадене свирепствовал брат короля прусского, а Паскевич, по-русски, взятками и посулами, надул Гергея в Венгрии. Женева была битком набита выходцами, она делалась Кобленцом революции 1848 г.*128".
Такими словами характеризует Герцен политическую картину Европы в 1849 г. Два года перед тем он ждал совсем иного, когда за его спиною спускался отечественный шлагбаум.
Революция 1848 года разбилась не о механическое сопротивление реакции, а о свои внутренние социальные противоречия. Ошибки и нелепости вождей были только отражением исторического тупика.
"Порядок" был восстановлен мало-помалу во всей Европе, и шпионы контрреволюции, проникнутые духом чистого полицейского космополитизма, съезжались на свои международные конгрессы для выработки норм круговой поруки.
Эмиграция приняла необычайные размеры. Выходцы были разбиты на национальные группы и политические секты. Поражение революции 48 г. было прежде всего поражением якобинских традиций 93 г. Революция передвигалась отныне на новые классы. Но вожди движения 48 - 49 годов терялись в новых условиях, ждали близкого прилива, надеялись все "начать сначала", повторяли старые слова. Ожесточенной полемикой друг с другом поддерживали свой падающий дух. Образовавшийся в Лондоне "Европейский центральный комитет", с Маццини и Ледрю-Ролленом во главе*129, выпустил торжественный манифест, в котором прогресс и свобода братались с священной собственностью, братство подпиралось требованием мелкого кредита, народ провозглашался основою, а бог - увенчанием европейской демократии. Для этих почтенных людей вся мораль событий свелась к ошибкам отдельных вождей и к недостатку среди них согласия. Так как перед 48 г. они в течение ряда лет повторяли известные революционные формулы, то теперь они надеялись упорным повторением старых заклинаний вызвать повторение событий.
Маццини приглашал Герцена примкнуть к европейскому комитету и прислал ему для ознакомления манифест и другие документы. Герцен отказался.
"Что нового, - спрашивал он Маццини, - в прокламациях, что в Proscrit? Где следы грозных уроков после 24 февраля? Это продолжение прежнего либерализма, а не начало новой свободы, это эпилог, а не пролог".
Герцен не только вошел, как равноправный, в среду европейской эмиграции, в круг ее "горних вершин"; стоя рядом с поляком Ворцелем*130, с итальянцем Маццини, которых он любил и нравственно обожал, рядом с французами Ледрю-Ролленом и Луи-Бланом*131, которых он очень ценил, Герцен чувствовал себя богаче мыслью, проницательнее, смелее, всестороннее их. Или, чтобы говорить его словами, свободнее их. "Та революционная эра, - пишет Герцен, - к которой стремились либеральная Франция, юная Италия, Маццини, Ледрю-Роллен, не принадлежит ли уже прошедшему, эти люди не делаются ли печальными представителями былого, около которых закипают иные вопросы, другая жизнь?".
Но почему же они сами, вожди европейской демократии, не видят того, что дано было понять чужому, политическому новобранцу, москвичу, варвару? Да именно потому, что они - каждый из них - действительно представляют кусок своей национальной истории, за ними - классы, партии, организации, события, вчерашние или позавчерашние. Их взгляды и методы действий выработали в себе большую силу внутреннего сопротивления. А за Герценом, если не считать нескольких идейных друзей в двух столицах, нет ничего, кроме его таланта, проницательности, гибкости ума и... превосходного знания европейских языков. Он ничем не связан. В его взглядах нет того упорства, которое дается взаимодействием слова и дела. Над ним не тяготеют традиции. Он не знает над собою властного контроля единомышленников и последователей. Он "свободен". Он - зритель. "Равноправный" среди "горних вершин" демократии, он однако же никого в ней не представляет, ни от чьего имени не говорит, он citoyen du monde civilise (гражданин цивилизованного мира), он отражает только историю этой самой европейской демократии - в "свободном" сознании талантливого, с проблесками гениальности, интеллигента из московских дворян.
Почему Джемс Фази*132, победоносный женевский революционер, или Маццини, "бывшие социалистами прежде социализма", сделались потом его ожесточенными врагами? - не понимает и удивляется Герцен. Он много спорил с ними, но бесплодно. Почему? спрашивает он. "Если у того и у другого это была политика, уступка временной необходимости, то зачем же было горячиться?"... Он хотел бы, чтоб их сознание было так же свободно, как его, в выборе между либерализмом и социализмом или в сочетании обоих. Но для них это не бесплотные принципы, а политический вопрос - опоры на те или другие классы. Оттого они не просто дискутируют, а "горячатся" и даже борются на жизнь и на смерть.
Сталкиваясь с упорством чужих политических взглядов и предрассудков, Герцен приходит к выводу, что главное преимущество его - "незасоренность" психики: "мыслящий русский человек самый свободный человек в мире", пишет он Мишле*133.
"Я во Франции - француз, с немцем - немец, с древним греком - грек и, тем самым наиболее русский, тем самым я - настоящий русский и наиболее служу для России... Они несвободны, а мы свободны. Только я один в Европе, с моей русской тоской, тогда был свободен"... Это уж не Герцен говорит, а Версилов у Достоевского, в "Подростке", но ведь так именно сознавал себя по отношению к Европе Герцен: всех понимает, в их силе и в их слабости, а сам - "свободен".
"Я ни во что не верю здесь, - пишет Герцен своим русским друзьям в 1849 г., - кроме как в кучку людей, в небольшое число мыслей, да в невозможность остановить движение".
Но "кучка людей" топталась на месте и жила с капитала старых репутаций, "небольшое число мыслей", входивших в идейный обиход близкой Герцену "кучки людей", было полно противоречий и недоговоренностей, слишком очевидных для такого проницательного "наблюдателя со стороны", каким был Герцен. А "невозможность остановить движение" - слишком неопределенное и неустойчивое верование, если оно опирается лишь на кучку фанатически-неоглядывающихся или, наоборот, безнадежно растерянных людей, да на небольшое количество уже отработанных историей мыслей. И действительным ответом Герцена на опыт 48 - 49 годов явился общественный скептицизм. Крах старых надежд, ожиданий и верований означал для него неизбежность крушения всей цивилизации под натиском отчаявшихся масс.
"Вам жаль цивилизации?
Жаль ее и мне.
Но ее не жаль массам.
Смирение пред неотвратимыми судьбами!".
Даже Прудон, презрительно глядевший на крушение политической демократии и носившийся со своей худосочной утопией всеспасающего банка, отшатнулся от этих настроений Герцена. "Посоветуйте ему, - писал Прудон своим друзьям, - не делаться сообщником контрреволюции, проповедуя какое-то смешное consumatum est (свершилось)".
Герцен безошибочно отгадывал то, что было скрыто от Ледрю и Маццини, от Руге*134 и Блана: фатальное крушение старых программ, партий и сект. Но - наблюдатель со стороны, не связанный с внутренними изменениями в европейской общественности - он не видел, что под этой лопавшейся и расползавшейся оболочкой совершался более глубокий процесс: политическое самоопределение масс, путем преодоления старой опеки. Крушение старого было для Герцена крушением всего. Не имея в Европе социальной опоры, чтобы от разбитых иллюзий идти вперед, Герцен оборачивается назад, на то, что оставил за собою, за отечественным шлагбаумом. "Начавши с крика радости при переезде через границу, - пишет он, - я окончил моим духовным возвращением на родину". Герцен становится социальным русофилом.
В начале сороковых годов Герцен, как и Белинский, резко выступает против "славянобесия". Но этот западнический взлет мысли оказался для русской интеллигенции еще не по плечу.
Славянофильство, как идея исторического мессианизма, как пророчество особого призвания народа русского, еще надолго должно было - в том или другом виде - овладеть мыслью образованного русского авангарда: это нравственная компенсация за бедность и мерзость окружающего, за невозможность вмешаться в историю сегодня же, это единственный путь примирения со своими общественными судьбами; наконец, это временные идейные ходули, на которых интеллигенция выбиралась из стоячего болота отечественного быта и шла... в Европу. Народничество, т.-е. славянофильство минус славянофильская политика и славянофильская религия, было не чем иным, как первым, негативным - свет вместо теней и тени вместо света! - отражением превосходства и могущества европейской культуры во встревоженном сознании мыслящего русского человека. Чтобы перевести негатив на позитив, понадобились еще десятилетия тягчайшей учебы, взлетов и падений...
В своих открытых письмах к Гервегу, Маццини и Мишле, Герцен становится после краха 49 г. провозвестником русского мессианизма. Он объявляет крестьянскую общину залогом социальной справедливости в будущем и обещает Европе спасение - с Востока. Не только образованные русские - "самые свободные люди", но и народ русский оказывается самым свободным в выборе своих путей. В социальном вопросе, т.-е. в основном вопросе всей эпохи, мы "потому дальше Европы и свободнее ее, что так отстали от нее". Раз объявив отсталость и варварство за величайшее историческое преимущество славянства над миром старой европейской культуры, Герцен доходит до самых крайних и рискованных выводов и в области международной политики.
"Время славянского мира настало, - пишет он в 49 г. - Настоящая столица соединенных славян - Константинополь... Во всяком случае, война эта (война России за Константинополь) - introduzione maestosa et marziale (торжественное вступление) мира славянского во всеобщую историю и с тем вместе una marcia funebre (похоронный марш) старого света.
Приветствуя трубными звуками захват Константинополя, как могущественное вступление славянства во всеобщую историю, Герцен верил, что это будет последним усилием старой России, - но для кого эта вера могла быть обязательной? Какие такие внутренние силы мог указать тогда в России Герцен, этот "свободный наблюдатель", всегда открыто и честно заявлявший, что он ни от чьего имени не говорит и никого не представляет, что он - сам по себе? В глазах демократов Запада завоевание Россией Константинополя могло означать только одно: усиление крепчайшего из оплотов реакции.
В лице своих молодых сил и их идеалов старая Европа ни на минуту не собиралась слагать оружие и ждать спасения со стороны "славной славянской федерации" и русской общины. Отсюда - непримиримая враждебность между Герценом и творцами научной системы социального развития.
Маркс с пренебрежением отзывался о Герцене, о "полурусском и вполне москвиче", который "открыл русский коммунизм не в России, а в сочинении прусского регирунгсрата Гакстгаузена"*135. Не менее саркастически отзывался и Энгельс о "раздувшемся в революционера панславистском беллетристе", который собирается обновлять и возрождать гниющий Запад - даже при помощи русского оружия. В свою очередь Герцен тоже не слишком мягко характеризовал сторонников Маркса, как "шайку непризнанных немецких государственных людей, окружавших неузнанного гения первой величины, Маркса".
Вражду к себе со стороны "марксидов" Герцен объяснял мотивами не весьма высокого порядка: "меня приносили, - говорит он, - в жертву фатерланду из патриотизма".
На самом деле тут были причины, ничего общего с "патриотизмом" не имеющие. В "Былом и Думах" Герцен пытается объяснить свой антагонизм с немецкой эмиграцией причинами бытовыми: грубостью и невоспитанностью немцев, и идейными: бесплотной абстрактностью немецкого радикализма. Но ни то, ни другое объяснение не может относиться к Марксу. "Германский ум - пишет Герцен - в революции, как во всем, берет общую идею, разумеется, в ее безусловном, т.-е. недействительном значении, и довольствуется идеальным построением ее, воображая, что вещь сделана, если она понята"...
Эта характеристика как нельзя лучше охватывает тот самобытный мессианистический немецкий социализм, с которым Маркс и Энгельс свели теоретические счеты. Но в марксизме "германский" ум окончательно преодолел идеалистическую бестелесность абсолютных отрицаний и абсолютных утверждений, свел идеологические противоречия к борьбе материальных общественных сил и отнюдь не верил, что "вещь сделана, если она понята". Нет, причины идейного антагонизма были другие. В то время как Герцен усматривал даже в военном нашествии России на Европу благодетельную встряску для этого полутрупа, Маркс с ненавистью относился не только к официальному, но и к демократическому панславизму, видя в нем страшную угрозу для европейского развития.
В 1848 - 1849 годы значение России, как оплота европейской реакции, сказалось с небывалой силой. И так как в самой России ничто не шевелилось, то ненависть европейской демократии к официальной России слишком легко превращалась в недоверие ко всему русскому, во вражду к "нации рабов", которая через свое правительство поддерживает рабство во всем мире. А так как и австрийские славяне сыграли в событиях 48 - 49 годов усмирительную роль, то пропаганда панславизма в данных исторических условиях знаменовала не фантастическую свободную общинную федерацию, а сплочение славянской реакции вокруг Петербурга. Отсюда ненависть Маркса ко всем разновидностям панславизма, ненависть, которая временами ослепляла его и позволяла ему верить нелепой клевете, будто Герцен и Бакунин на нужды панславистской агитации получают деньги от петербургского правительства.
Народничество, от Герцена ведущее свою родословную, не было отвращением от Запада. Наоборот: можно сказать, что народничество наше было не чем иным, как нетерпеливым западничеством. Страшил длинный путь от бескультурности и бедности нашей до тех целей, которые наметила мысль европейская. "Народу русскому, - так думал Герцен, - не нужно начинать снова этот тяжкий труд... Мы за народ отбыли эту тягостную работу, мы поплатились за нее виселицами, каторжною работою, ссылкою, разорением"... ("Старый мир и Россия".) Увы! в то время как "мы" думали за народ, кто-то другой действовал за народ. Только народ, научившийся думать сам за себя, способен отучить других действовать за него. Мы теперь слишком хорошо знаем, что если вещь понята, то это еще не значит, что вещь сделана.
Герцен говорит, что недостаточно признать науку, надо воспитать себя "в науку". Сам Герцен был одним из вдохновеннейших наших воспитателей "в Европу". Его коллизии с Европой, его анафемы Европе были только порождением его благородной и нетерпеливой ревности к Европе. Некоторые не по разуму усердные зовут "назад - к Герцену!". Мы этого не повторим за ними. Вперед - от Герцена! А это значит: воспитание народа - "в Европу".
"Киевская Мысль" N 87,
29 марта 1912 г.
*128 Цитата приведена автором из книги Герцена "Былое и думы". (Собр. соч. А. И. Герцена, изд. Павленкова, 1905, том III, "Былое и думы" глава XXXVIII, стр. 48.)
*129 Европейский Центральный Комитет. - Полное название этого Комитета было: "Центральный Демократический Европейский Комитет единения партий без различия национальностей". Комитет был основан в Лондоне в 1849 г. политическими эмигрантами различных государств. Основной целью Комитета было освобождение угнетенных национальностей европейских стран. Руководителями Комитета были: Ледрю-Роллен (Франция), Маццини (Италия), Ворцель (Польша), Руге (Германия), Братанио (Румыния). К участию в Комитете в качестве представителя от России был приглашен А. И. Герцен. Однако последний от участия отказался, мотивируя свой отказ нежеланием сотрудничать в организации, не имеющей твердо выраженной единой программы и плана действий. Деятельность международного Комитета выразилась главным образом в устной и письменной агитации среди различных народов, в призывах к революционной борьбе. Наиболее известным из опубликованных Комитетом воззваний было обращение к полякам с призывом к революционному выступлению (20 июля 1850 г.).
*130 Ворцель, Станислав - видный польский социалист эпохи 30-х и 40-х годов прошлого столетия, член Европейского Центрального Комитета. (См. прим. 129.) В 1835 г. Ворцель принял ближайшее участие в создании революционной организации "Польский Народ".
*131 Блан, Луи (1811 - 1882) - французский социалист-утопист, приобретший особенную популярность во время февральской революции 1848 г., когда он вошел от рабочих в состав временного правительства. По его настоянию была организована комиссия для улучшения положения трудящихся классов, пользовавшаяся большим авторитетом среди трудящихся, хотя практические результаты работ комиссии были весьма невелики. Оценку комиссии и ее деятельности мы находим у Маркса:
"Неохотно и после длинных дебатов временное правительство назначило постоянную специальную комиссию, которой было поручено изыскать средства для улучшения положения трудящихся классов. Эта комиссия была образована из делегатов от ремесленных корпораций Парижа; председательствовали в ней Луи Блан и Альбер. Местом ее заседаний избрали люксембургский дворец. Таким образом, представителей рабочего класса изгнали из заседаний временного правительства, буржуазная часть последнего сосредоточила исключительно в своих руках действительную государственную власть и бразды правления; а подле министерства финансов, торговли, общественных работ, подле банка и биржи образовалась социалистическая синагога, на первосвященников которой, Луи Блана и Альбера, возложили задачу открыть путь в обетованную землю, возвестить новое евангелие и дать работу парижскому пролетариату. В отличие от всякого рода заурядной государственной власти, в их распоряжении не было ни бюджета, ни исполнительной власти. Головой должны были они сломать главные устои буржуазного общества" (том III, стр. 35).
Взгляды Луи Блана никогда не отличались особой революционностью. Он не только верил в возможность мирного осуществления социальных реформ, но и в солидарность интересов пролетариата и буржуазии. Свои взгляды Блан изложил в брошюре "Организация труда". После разгрома революции 1848 г. Луи Блан бежал в Англию, откуда вернулся лишь в 1870 г. К восстанию и диктатуре парижского пролетариата в 1871 г. (Парижская Коммуна) отнесся отрицательно.
Ледрю-Роллен, Александр-Огюст (1808 - 1875) - известный французский политический деятель, революционер и республиканец. Адвокат по профессии, Ледрю-Роллен еще с 1832 г. неоднократно выступал против правительства Луи-Филиппа. С 1841 г. был депутатом палаты, где представлял республиканско-демократическую группу. В 1845 г. издавал газету "Реформа". В революции 1848 г. Ледрю-Роллен принимал самое непосредственное и активное участие и вошел в состав революционного временного правительства в качестве министра внутренних дел. Его кандидатура была выставлена на выборах президента французской республики, но получила незначительное количество голосов (400 тыс). После поражения революции 1848 г. Ледрю-Роллен бежал в Лондон, где продолжал свою революционную деятельность. В 1869 г. он по амнистии вернулся во Францию, а в 1871 г. был избран в Национальное Собрание, но вследствие болезни активной политической роли уже не играл.
Маццини, Джузеппе (1805 - 1872) - итальянский революционер. Был одним из организаторов союза "Молодая Италия", ставившего себе целью создание независимой итальянской республики. В революции 1848 г. Маццини принимал активнейшее участие, энергично руководя революционными выступлениями. После падения революции участвовал в создании "Европейского Центрального Комитета". (См. прим. 129.) Вместе с Гарибальди Маццини пытался вызвать революционные восстания: в Милане - в 1853 г. и в Генуе - в 1857 г.
*132 Фази, Джемс (1796 - 1878) - швейцарский политический деятель и журналист. В молодости жил во Франции, где боролся с правительством реставрации. В 1817 г. принял участие в основании журнала "La France chretienne", немедленно закрытого цензурой. Подвергаясь неоднократным преследованиям за свою оппозиционную деятельность, Фази в 1833 г. вернулся в Женеву, где стал во главе конституционного движения. В 1842 г. ему удалось добиться частичного пересмотра женевской конституции. С 1843 по 1846 г. Фази был членом швейцарского Большого Совета. В 1846 г. Фази руководит восстанием против швейцарского правительства и становится во главе временной революционной власти. Выбранный, на основании новой конституции 1847 г., представителем Женевы в швейцарский сейм, он отстаивал в нем объединение Швейцарии в единое государство. С 1847 по 1861 г. Фази был постоянным членом правительственного совета и поочередно через год его председателем. В 1860 г. радикальная партия, лидером которой был Фази, раскололась на социалистов и умеренных либералов. Последние, во главе с Фази, объединились с частью консерваторов в партию "независимых". Вследствие этого Фази на выборах 1861 и 1863 г.г. потерпел поражение. В 1864 г., после неудачной попытки нового переворота, Фази бежал за границу, но, выбранный в женевский Большой Совет, вскоре вернулся обратно. С 1873 по 1876 г. Фази был представителем Женевы в Национальном Совете Швейцарии. В последние годы своей жизни Фази был профессором женевского университета.
*133 Мишле, Жюль (1798 - 1874) - французский историк, друг А. И. Герцена. Читал лекции по истории в высшей нормальной школе, а с 1833 г. - в Сорбонне. За демократический характер его лекций министр внутренних дел Гизо в 1835 г. лишил его кафедры в сорбоннском университете. Впоследствии, начиная с 1850 г., Мишле за свои радикальные выступления постепенно отстраняется от всех своих должностей. Мишле написал множество книг не только исторического содержания, но также и по вопросам философии, естествознания, права и др.
*134 Руге, Арнольд (1802 - 1880) - немецкий писатель и политический деятель. В 1837 г. принял участие в основании радикального журнала "Hallische Jahrbucher fur Kunst und Wissenschaft". Журнал был скоро закрыт, и Руге переехал в Дрезден, где стал издавать "Deutshe Jahrbucher", но правительственные преследования заставили его бежать и отсюда, и он переселился за границу. Во время революции 1848 г. Руге вернулся на родину и основал сперва в Лейпциге, а затем в Берлине демократическую газету "Die Reform". Выбранный депутатом во франкфуртский парламент, он занял место среди крайних левых. В 1849 г. Руге был выслан из Берлина и в том же году принял участие в волнениях в Саксонии, после чего был вынужден бежать в Лондон. В Лондоне вместе с Ледрю-Ролленом, Маццини и др. основал Европейский Центральный Комитет. (См. прим. 129.) Руге был одним из видных членов I Интернационала и другом Маркса, с которым вел большую, ныне опубликованную переписку. В последний период своей жизни Руге значительно поправел и перед австро-прусской войной помещал в немецких газетах одобрительные статьи о политике Бисмарка.
*135 Гакстгаузен, Август (1792 - 1866) - германский экономист. В 1843 г. получил разрешение от русского правительства на въезд в Россию с целью изучения русского аграрного строя. Объездив целый ряд городов и областей России и собрав огромное количество разнообразного материала, Гакстгаузен в 1847 г. выпустил "Этюды о внутренних отношениях народной жизни и в особенности о земельных порядках России". В этом сочинении Гакстгаузен особенно подробно останавливается на вопросе о крестьянской общине и высказывает убеждение, что русская крестьянская община (к которой он относился очень сочувственно) явится препятствием к образованию промышленного пролетариата в России. Между прочим, Гакстгаузен высказал взгляд, что для России был бы нежелателен немедленный переход от крепостного права к вольнонаемному, - что вызвало энергичную отповедь со стороны Герцена.