MIA главная страница | Глав. стр. Иноязычной секции | Глав. стр. Русской секции |  Маркс Энгельс архив

Революционизирование крупной промышленностью мануфактуры, ремесла и работы на дому

Карл Маркс

Оригинал находится на странице http://www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Kapital1/index.html
Последнее обновление Декабрь2011г.

a) Уничтожение Кооперации, Основанной на Ремесле и Разделении Труда

«470» Мы видели, как машины уничтожают кооперацию, основанную на ремесле, и мануфактуру, основанную на разделении труда, сохраняющего ремесленный характер. Примером первого рода может служить жатвенная машина, которая замещает кооперацию жнецов. Ярким примером второго рода является машина для производства швейных иголок. Согласно Адаму Смиту, 10 человек в его время благодаря разделению труда изготовляли 48 000 иголок в день. Напротив, одна машина в 11 часовой рабочий день даёт 145 200 иголок. Одна женщина или девушка наблюдает в среднем за 4 такими машинами и, следовательно, производит при помощи машин до 600 000 иголок в день, или более 3 000 000 в неделю^[774]. Когда отдельная рабочая машина замещает кооперацию или мануфактуру, она, в свою очередь, может сама сделаться базисом нового ремесленного производства. Однако это воспроизведение ремесленного производства на основе машин является лишь переходом к фабричному производству, которое, как правило, появляется всякий раз, как только механическая двигательная сила, пар или вода заменяет человеческие мускулы при движении машины. Спорадически, и во всяком случае лишь на короткое время, мелкое производство может связать себя с механической двигательной силой посредством аренды пара, как это наблюдается на некоторых мануфактурах Бирмингема, посредством применения мелких калорических машин, как в некоторых отраслях ткачества и т. д.^[775] В шелкоткачестве «471» Ковентри стихийно сложился эксперимент с «фабриками-коттеджами». В центре квадрата, образуемого рядами коттеджей, строится так называемое engine house [машинное здание] для паровой машины, которая посредством валов соединяется с ткацкими станками в коттеджах. Во всех случаях плата за пар была, например, по 2½ шилл. на ткацкий станок. Эта арендная плата за пар уплачивалась каждую неделю независимо от того, работали станки или нет. В каждом коттедже помещалось от 2 до 6 ткацких станков, принадлежавших рабочим, или купленных в кредит, или временно арендованных. Борьба между фабрикой-коттеджем и собственно фабрикой продолжалась более 12 лет. Она окончилась полным разорением 300 фабрик-коттеджей^[776]. В тех случаях, когда природа процесса не обусловливает с самого начала производства в крупном масштабе, отрасли промышленности, поднявшиеся в последние десятилетия, например, производство конвертов, стальных перьев и т. д., обыкновенно проходят сначала через ремесленное, а потом через мануфактурное производство как короткие переходные фазы к фабричному производству. С наибольшими затруднениями протекает это превращение в тех случаях, когда мануфактурное производство продукта представляет собой не последовательный ряд связанных между собой процессов, а множество раздельных процессов. Это являлось, например, крупным препятствием для развития фабрики стальных перьев. Однако уже почти полтора десятка лет тому назад был изобретён автомат, который разом выполняет 6 разнообразных процессов. В 1820 г. первые стальные перья производились ремеслом по 7 ф. ст. 4 шилл. за 12 дюжин, мануфактура производила их в 1830 г. по 8 шилл., а фабрика в настоящее время доставляет их оптовым торговцам по 2–6 пенсов^[777].

b) Обратное Влияние Фабрики на Мануфактуру и Работу на Дому

С развитием фабрики и сопровождающим это развитие переворотом в земледелии не только расширяются размеры производства во всех других отраслях промышленности, но «472» вместе с тем изменяется и их характер. Принцип машинного производства — разлагать процесс производства на его составные фазы и разрешать возникающие таким образом задачи посредством применения механики, химии и т. д., короче говоря, естественных наук, — повсюду становится определяющим. Поэтому машины проникают в мануфактуры, где они находят применение то для одного, то для другого частичного процесса. Тем самым прочный, откристаллизовавшийся строй мануфактуры, возникший из старого разделения труда, разлагается и открывает дорогу непрекращающимся переменам. Да и помимо того в составе совокупного рабочего или комбинированного рабочего персонала совершается коренной переворот. В противоположность мануфактурному периоду, план разделения труда основывается теперь на применении женского труда, труда детей всех возрастов, необученных рабочих, где это только возможно, — короче говоря, на применении «cheap labour», дешёвого труда, по характерному английскому выражению. Это относится не только ко всякого рода комбинированному в крупном масштабе производству, применяет ли оно машины или нет, но и к так называемой домашней промышленности, независимо от того, занимаются ли ею рабочие в своих частных квартирах или же в мелких мастерских. Эта так называемая современная домашняя промышленность кроме названия не имеет ничего общего со старинной домашней промышленностью, которая предполагает независимое городское ремесло, самостоятельное крестьянское хозяйство и, прежде всего, дом у рабочей семьи. Теперь она превратилась во внешнее отделение фабрики, мануфактуры или торгового заведения. Кроме фабричных рабочих, мануфактурных рабочих и ремесленников, которых капитал пространственно концентрирует большими массами и которыми он командует непосредственно, он с помощью невидимых нитей приводит в движение целую армию домашних рабочих, рассеянных в больших городах и в деревне. Пример: фабрика рубашек гг. Тилли в Лондондерри, в Ирландии, с 1 000 фабричных рабочих и 9 000 домашних рабочих, рассеянных в деревне^[778].

Эксплуатация дешёвых и незрелых рабочих сил приобретает в современной мануфактуре ещё более бесстыдный характер, чем в собственно фабрике, потому что техническая основа последней, замещение мускульной силы машинами и лёгкость труда, в мануфактуре по большей части отсутствует; притом в мануфактуре женский организм или ещё не окрепший организм «473» малолетних самым бессовестным образом предаётся действию ядовитых веществ и т. д. При так называемой работе на дому эксплуатация приобретает ещё более бесстыдный характер, чем в мануфактуре, потому, что способность рабочих к сопротивлению уменьшается их разобщённостью, что между собственно работодателем и рабочим вторгается целый ряд хищных паразитов, что работа на дому повсюду борется с машинным или, по меньшей мере, мануфактурным производством той же самой отрасли, что бедность похищает у рабочего необходимейшие условия труда — помещение, свет, вентиляцию и т. д., — что нерегулярность занятий растёт и, наконец, что в этих последних убежищах для всех, кого крупная промышленность и земледелие сделали «излишними», конкуренция между рабочими неизбежно достигает своего максимума. Систематически осуществляемая лишь благодаря машинному производству экономия на средствах производства, которая с самого начала является в то же время беспощаднейшим расточением рабочей силы и хищничеством по отношению к нормальным условиям функционирования труда, теперь тем сильнее обнаруживает эту свою антагонистическую и человекоубийственную сторону, чем меньше в данной отрасли промышленности развиты общественная производительная сила труда и техническая основа комбинированных процессов труда.

c) Современая Мануфактура

На нескольких примерах я поясню приведённые выше положения. В сущности, читатель уже знает многочисленные иллюстрации из главы о рабочем дне. Металлообрабатывающие мануфактуры в Бирмингеме и окрестностях на работах, по большей части очень тяжёлых, применяют 30 000 детей и подростков и 10 000 женщин. Мы встречаем их здесь во вредных для здоровья меднолитейнях, фабриках пуговиц, на работах по глазуровке, гальванизированию и лакировке^[779]. Чрезмерный труд взрослых и малолетних обеспечил различным лондонским газетным и книжным типографиям достойное прозвище «бойни»^[780]. В переплётных заведениях — такой же чрезмерный труд, жертвами которого здесь являются женщины, девушки и дети. Тяжёлый труд малолетних на канатных предприятиях, ночной труд на соляных заводах, свечных и других химических мануфактурах, убийственное применение «474» труда подростков для вращения ткацких станков на шелкоткацких предприятиях, которые не пользуются механической двигательной силой^[781]. Одна из наиболее отвратительных, грязных и хуже всего оплачиваемых работ, где преимущественно применяются молодые девушки и женщины, — это сортировка тряпья. Как известно, Великобритания, не говоря уже об огромной массе её собственного тряпья, служит мировым центром тряпичной торговли. Тряпьё привозится сюда из Японии, отдалённейших государств Южной Америки и с Канарских островов. Но главные источники тряпья, привозимого в Великобританию, — Германия, Франция, Россия, Италия, Египет, Турция, Бельгия и Голландия. Тряпьё идёт на удобрения, используется для производства очёсков (для набивки матрацев и тюфяков), shoddy (искусственной шерсти) и в качестве сырого материала для производства бумаги. Женщины, сортировщицы тряпья, служат посредниками по распространению оспы и других заразных болезней, первыми жертвами которых являются они сами^[782]. Классическим примером чрезмерного труда, тяжёлой и неподходящей работы и связанного с этим огрубения рабочих, эксплуатируемых с самого юного возраста, могут служить, кроме рудников и угольных копей, черепичные и кирпичные заводы, на которых вновь изобретённая машина применяется в Англии (1866 г.) пока лишь спорадически. С мая по сентябрь работа продолжается с 5 часов утра до 8 часов вечера и, если сушка производится на открытом воздухе, часто с 4 часов утра до 9 часов вечера. Рабочий день с 5 часов утра до 7 часов вечера считается «сокращённым», «умеренным». Дети обоего пола принимаются на работу с 6- и даже с 4-летнего возраста. Они работают столько же часов, как и взрослые, часто больше взрослых. Труд тяжёлый, а летний зной ещё больше изнуряет. Например, на кирпичном заводе в Мосли одна 24-летняя девушка делала 2 000 кирпичей в день, ей помогали две малолетние девочки, которые таскали глину и складывали кирпичи. Эти девочки вытаскивали ежедневно 10 тонн глины по скользким стенкам ямы с глубины в 30 футов и переносили её на расстояние 210 футов.

«Невозможно пройти ребёнку через чистилище кирпичного завода без того, чтобы не пасть нравственно… Непристойности, которые им «475» приходится слышать с самого нежного возраста, грязные, неприличные и бесстыдные привычки, среди которых они вырастают в невежестве и одичании, превращают их на всю дальнейшую жизнь в непутёвых, отверженных, распутных людей… Способ расквартирования служит ужасающим источником деморализации. Каждый moulder (формовщик)» (собственно искусный рабочий и глава группы рабочих) «даёт своей артели из 7 человек квартиру и стол в своей хижине или коттедже. В этой хижине спят мужчины, юноши и девушки независимо от того, принадлежат они к семье формовщика или нет. Хижина обыкновенно состоит из 2 и лишь в исключительных случаях из 3 полуподвальных комнат с недостаточной вентиляцией. Люди настолько изматываются за день изнурительного труда, что нечего и думать о соблюдении каких бы то ни было правил гигиены, чистоты и приличия. Многие из этих хижин могут служить настоящими образцами беспорядка, грязи и пыли… Величайшее зло системы, применяющей молодых девушек на работах этого рода, заключается в том, что она, как правило, с раннего детства на всю жизнь связывает их крепко с самым отверженным отребьем. Прежде чем природа скажет им, что они — женщины, они превращаются в грубых, сквернословящих мальчишек («rough, foul-mouthed boys»). Одетые в скудное, грязное тряпьё, с ногами, обнажёнными много выше колен, с волосами и лицом, покрытыми грязью, они привыкают с презрением относиться ко всякому чувству благопристойности и стыда. В обеденное время они лежат, растянувшись на земле, или подсматривают за парнями, которые купаются в соседнем канале. Закончив свой тяжёлый дневной труд, они одевают платья получше и сопровождают мужчин в пивные».

Естественно, что среди всего этого класса с самого детства царит страшное пьянство.

«Хуже всего, что кирпичники отчаиваются в самих себе. Вы, сэр, сказал один из лучших между ними капеллану в Саутоллфилде, с одинаковым успехом могли бы попытаться поднять и исправить дьявола, как и кирпичника!» («You might as well try to raise and improve the devil as a brickie, Sir!»)^[783]

Относительно капиталистической экономии на условиях труда в современной мануфактуре (под которой здесь подразумеваются все крупные мастерские, за исключением собственно фабрик) богатейший официальный материал можно найти в четвёртом (1861 г.) и шестом (1864 г.) отчёте о здоровье населения. Описание workshops (рабочих помещений), особенно у лондонских печатников и портных, превосходит всё самое отвратительное, что могла породить фантазия наших романистов. Влияние на здоровье рабочих понятно само собой. Д-р Саймон, старший медицинский инспектор Тайного совета и официальный редактор отчётов о здоровье населения, говорит, между прочим:

«В моём четвёртом отчёте» (1861 г.) «я показал, что практически невозможно для рабочих отстоять своё первое право — право на здоровье, «476» настоять на том, чтобы, для каких бы работ ни собрал их хозяин, работа, поскольку это зависит от него, была освобождена от всех устранимых вредных для здоровья обстоятельств. Я доказал, что в то время как рабочие практически не в состоянии добиться своими силами осуществления этого права на здоровье, они не могут достигнуть действительной помощи и со стороны платных чинов санитарной полиции… Жизнь десятков тысяч рабочих и работниц в настоящее время бессмысленно калечится и сокращается бесконечными физическими страданиями, которые порождаются тем простым фактом, что они работают»^[784]. Для иллюстрации влияния мастерских на состояние здоровья рабочих д-р Саймон приводит следующую таблицу смертности^[785]:

d) Современная Работа на Дому

Теперь я обращаюсь к так называемой работе на дому. Чтобы составить себе представление об этой сфере эксплуатации, которую капитал осуществляет на задворках крупной промышленности, и о чудовищности этой эксплуатации, можно было бы рассмотреть, например, внешне совсем идиллический гвоздарный промысел, которым занимаются в некоторых захолустных деревнях Англии^[786]. Здесь достаточно будет остановиться «477» на нескольких примерах таких отраслей, как производство кружев и соломенных плетений, в которых ещё вовсе не применяются машины или которые конкурируют с машинным и мануфактурным производством.

Из тех 150 000 человек, которые заняты в кружевном производстве Англии, примерно на 10 000 распространяется действие фабричного акта 1861 года. Подавляющее большинство остальных 140 000 — женщины, подростки и дети обоего пола, причём мужской пол представлен лишь очень слабо. Состояние здоровья этого «дешёвого» материала эксплуатации видно из следующей сводки д-ра Трумэна, врача при общей поликлинике для бедных в Ноттингеме. Из 686 пациентов, кружевниц, по большей части в возрасте 17–24 лет, чахоточных было^[787]:

Это прогрессивное возрастание процента чахоточных должно удовлетворить и наиболее оптимистических прогрессистов, и лживых немецких разносчиков теории свободной торговли.

Фабричный акт 1861 г. регулирует собственно изготовление кружев, поскольку оно производится машинами, а это является общим правилом для Англии. Отрасли, на которых мы здесь останавливаемся вкратце, — и притом лишь по отношению к так называемым домашним рабочим, а не к тем, которые концентрируются в мануфактурах, магазинах и т. д., — распадаются: 1) на lace finishing (окончательная отделка кружев, изготовляемых машинным способом; эта категория, в свою очередь, охватывает многочисленные подразделения); 2) вязание кружев.

Lace finishing производится в форме работы на дому, либо в так называемых «mistresses houses» [«домах хозяек»], либо в частных квартирах женщин, которые работают одни или со своими детьми. Женщины, которые содержат «mistresses houses», сами бедны. Мастерская образует часть их собственной квартиры. Они получают заказы от фабрикантов, владельцев магазинов и т. д. и нанимают женщин, девушек и маленьких детей в количестве, соответствующем размеру их комнаты и колебаниям спроса в данной отрасли промышленности. Число «478» занятых работниц изменяется от 20 до 40 в одних из этих мастерских и от 10 до 20 в других. Средний минимальный возраст, в котором дети начинают работать, — 6 лет, однако некоторые начинают работать даже в возрасте до 5 лет. Рабочее время обыкновенно продолжается от 8 часов утра до 8 часов вечера с 1½-часовым перерывом для принятия пищи, которое совершается нерегулярно и часто в той же зловонной рабочей дыре. При хорошем состоянии дел работа часто продолжается с 8 (иногда с 6) часов утра до 10, 11 или 12 часов ночи. В английских казармах на каждого солдата полагается 500–600 кубических футов, в военных лазаретах — 1 200. А в этих рабочих дырах приходится 67–100 кубических футов на человека. В то же время газовое освещение поглощает кислород воздуха. Чтобы держать кружева в чистоте, дети часто должны снимать башмаки, даже зимой, хотя пол сделан из каменных плит или кирпича.

«В Ноттингеме можно нередко увидеть 15–20 детей, набитых в одну маленькую комнату, быть может, не более 12 футов в длину и ширину, занятых по 15 часов в сутки работой, которая и сама по себе изнуряет тоскливостью и монотонностью, да и ведётся при таких антисанитарных условиях, какие только можно представить… Даже самые маленькие дети работают с напряжённым вниманием и скоростью, вызывающими удивление, и почти никогда не позволяют своим пальцам отдохнуть или двигаться помедленнее. Если к ним обращаются с вопросом, они не отрывают глаз от работы, боясь потерять хотя бы одну секунду».

«Длинная палка» служит для «mistresses» средством подгонять детей тем больше, чем больше удлиняется рабочее время.

«Дети мало-помалу утомляются и становятся неспокойными, как птицы, к концу того длинного времени, на которое они привязаны к своей работе, монотонной, вредной для глаз, утомительной вследствие отсутствия перемен в положении тела… Это — настоящий рабский труд» («Their work is like slavery»)^[788].

Где женщины работают вместе со своими собственными детьми у себя на дому, т. е. в современном смысле в комнате, которую они снимают, часто на чердаке, положение ещё хуже, если оно вообще может быть хуже. Этого рода работа раздаётся на 80 миль вокруг Ноттингема. Когда ребёнок, работающий в магазине, уходит из него в 9 или 10 часов вечера, на дорогу ему часто дают ещё целый узел для работы на дому. Капиталистический фарисей, в лице одного из своих наёмных холопов, конечно, произносит при этом елейную фразу: «это для матери», хотя «479» очень хорошо знает, что бедный ребёнок должен будет засесть и помогать матери^[789].

Кружевная промышленность распространена преимущественно в двух земледельческих округах Англии — в кружевном округе Хонитона, охватывающем полосу в 20–30 миль вдоль южного побережья Девоншира и отдельные места Северного Девона, и в другом округе, который охватывает значительную часть графств Бакингем, Бедфорд, Нортгемптон и соседние части Оксфордшира и Хантингдоншира. Коттеджи батраков служат обычно и мастерскими. Некоторые владельцы мануфактур применяют более 3 000 таких домашних рабочих, преимущественно детей и подростков, исключительно женского пола. Здесь снова наблюдаются условия, описанные в связи с lace finishing. Разница лишь в том, что вместо «mistresses houses» выступают так называемые «lace schools» («школы вязанья кружев»), которые содержатся бедными женщинами в их хижинах. С 5-летнего возраста, иногда даже раньше, и до 12–15-летнего работают дети в этих школах — в первый год самые маленькие по 4–8 часов, впоследствии с 6 часов утра до 8–10 часов вечера.

«Как правило, комнаты — обычные жилые помещения маленьких коттеджей, камин законопачен в целях предотвращения сквозняка, обитатели иногда и зимой согреваются только своей собственной теплотой. В других случаях так называемые школьные комнаты — это помещения, похожие на маленькие чуланы, без отопления… Переполнение этих лачуг и вызываемая этим порча воздуха часто достигают крайней степени. К этому присоединяется вредное влияние стоков, отхожих мест, разлагающихся веществ и другой грязи, что обычно бывает возле маленьких коттеджей». Относительно помещений: «В одной школе вязанья кружев 18 девушек и мастерица, 33 кубических фута на каждого человека; в другой, где вонь невыносима, 18 человек, по 24½ кубических фута на человека. На работе в этом производстве встречаются дети 2–2½ лет»^[790].

Там, где в сельских графствах Бакингема и Бедфорда нет вязанья кружев, начинается плетение из соломы. Оно распространяется на значительную часть Хартфордшира и западные и северные части Эссекса. В 1861 г. в производстве соломенных плетений и соломенных шляп было занято 48 043 человека, из них 3 815 мужского пола всех возрастов, остальные — женского пола, в частности 14 913 до 20 лет, в том числе около 7 000 детей. Вместо школ вязанья кружев здесь появляются «straw plait schools» («школы плетения из соломы»). Дети «480» начинают обучаться в них соломоплетению обыкновенно с 4 лет, иногда в возрасте между 3 и 4 годами. Воспитания они, конечно, не получают никакого. Начальные школы сами дети называют «natural schools» («настоящими школами») в отличие от этих учреждений-кровопийц, в которых их держат за работой просто для того, чтобы выполнить задание, которое им дают их полуголодные матери, — в большинстве случаев 30 ярдов в день. Эти же матери потом часто заставляют детей работать ещё дома до 10, 11, 12 часов ночи. Солома режет им пальцы и рот, так как они постоянно смачивают её слюной. Согласно общему мнению медицинских инспекторов Лондона, резюмированному д-ром Баллардом, 300 кубических футов на человека представляют минимум для спален и мастерских. Между тем в школах плетения из соломы помещение ещё теснее, чем в школах вязанья кружев: 122/3, 17, 18½ и меньше 22 кубических футов на человека.

«Меньшие из этих цифр», — говорит член комиссии Уайт, — «представляют помещение меньше половины того пространства, которое занял бы ребёнок, упакованный в ящик, имеющий по 3 фута по всем трём измерениям».

Такую радость жизни испытывают дети до 12–14-летнего возраста. Бедные, опустившиеся родители только и думают о том, как бы побольше выколотить из своих детей. Выросши, дети, естественно, не ставят родителей ни в грош и оставляют их.

«Неудивительно, что невежество и пороки характеризуют это население, получающее воспитание такого рода… Его нравственность стоит на самой низкой ступени… Значительное число женщин имеет незаконных детей, причём многие из них становятся матерями в таком незрелом возрасте, что поражаются даже люди, наиболее осведомлённые в вопросах уголовной статистики»^[791].

И родина этих образцовых семей — образцовая христианская страна Европы, как говорит граф Монталамбер, несомненно, компетентный в христианстве!

Заработная плата, вообще жалкая в только что описанных отраслях промышленности (представляющая исключение максимальная плата детей в школах плетения из соломы составляет 3 шилл.), понижается ещё ниже своей номинальной величины вследствие truck-system [системы оплаты труда товарами], получившей всеобщее распространение в особенности в округах с кружевным производством^[792].

e) Переход Современной Мануфактуры и Работы на Дому в Крупную Промышленность. Ускорение Этой Революции Расаространением Фабричных Законов на Современную Мануфактуру и Работу на Дому

«481» Удешевление рабочей силы путём простого злоупотребления рабочей силой женщин и малолетних, путём простого лишения труда всех тех условий, при которых труд и жизнь могут протекать нормально, путём жестокости чрезмерного и ночного труда, в конце концов, наталкивается на известные естественные границы, которые невозможно преступить, а вместе с тем на эти границы наталкиваются покоящееся на таких основаниях удешевление товаров и капиталистическая эксплуатация вообще. Когда этот пункт, наконец, достигается, — а до этого проходит долгое время, — наступает пора введения машин и быстрого с этого момента превращения раздробленной работы на дому (а также мануфактуры) в фабричное производство.

Самый яркий пример этого движения даёт производство «wearing apparel» (предметов одежды). По классификации Комиссии по обследованию условий детского труда, эта отрасль промышленности охватывает производителей соломенных и дамских шляп и колпаков, портных, milliners и dressmakers^[793] белошвеек и швей, корсетниц, перчаточников, башмачников и, кроме того, многие мелкие отрасли, как, например, производство галстуков, воротничков и т. д. Женский персонал, занятый в этих отраслях промышленности Англии и Уэльса, составлял в 1861 г. 586 298 чел., в том числе, по меньшей мере, 115 242 моложе 20 лет, 16 560 моложе 15 лет. Число этих работниц в Соединённом королевстве (1861 г.) — 750 334. Мужчин, запятых в том же году в шляпном, башмачном, перчаточном и швейном производстве Англии и Уэльса, было 437 969, в том числе 14964 моложе 15 лет, 89 285 от 15 до 20 лет. 333 117 старше 20 лет. В этих данных не учтены многие относящиеся сюда более мелкие отрасли. Но если мы возьмём приведённые сейчас цифры, как они есть, то для одних только Англии и Уэльса по переписи 1861 г. получается общая сумма в 1 024 267 человек, т. е. почти столько же, сколько занято в земледелии и животноводстве. Начинаешь понимать, для чего машины производят такую чудовищную массу продуктов и таким образом содействуют «высвобождению» столь огромных масс рабочих.

«482» Производство «wearing apparel» ведётся мануфактурами, лишь воспроизводящими у себя то разделение труда, membra disjecta [разрозненные члены] которого они находят уже готовыми; ведётся мелкими ремесленными мастерами, которые, однако, работают уже не на индивидуальных потребителей, как раньше, а на мануфактуры и магазины, так что часто целые города и местности специализируются по таким отраслям производства, как, например, сапожное дело и т. д., наконец, и больше всего, это производство ведётся так называемыми домашними рабочими, которые образуют внешние отделения мануфактур, магазинов и даже сравнительно мелких мастеров^[794]. Массы предметов труда, сырья, полуфабрикатов и т. д. доставляет крупная промышленность, масса же дешёвого человеческого материала (taillable à merci et miséricorde [отданного на милость и гнев]) состоит из «высвобожденных» крупной промышленностью и земледелием. Мануфактуры этой сферы производства обязаны своим возникновением преимущественно потребности капиталистов иметь под рукой готовую армию, которая соответствовала бы всякому движению спроса^[795], однако эти мануфактуры допускали рядом с собой дальнейшее существование раздробленного ремесленного производства и домашнего производства в качестве своего широкого основания. Крупные масштабы производства прибавочной стоимости в этих отраслях труда и в то же время возрастающее удешевление производимых ими товаров обусловливались и обусловливаются преимущественно минимальными размерами заработной платы, достаточной лишь для жалкого прозябания, и той максимальной продолжительностью рабочего времени, которую только может выдержать человеческий организм. Именно дешевизна человеческого пота и человеческой крови, превращаемых в товары, — вот что постоянно расширяло и каждый день расширяет рынок сбыта, для Англии в частности и колониальный рынок, на котором к тому же преобладают английские привычки и вкус. Наконец, наступил критический пункт, Основа старого метода, просто грубая эксплуатация рабочего материала, в большей или меньшей мере сопровождавшаяся систематически развитым разделением труда, оказалась уже недостаточной при возрастании рынка и ещё более быстром «483» росте конкуренции между капиталистами. Наступила пора машины. И машиной, которая сыграла решающую революционную роль, машиной, которая в одинаковой мере охватила все бесчисленные отрасли этой сферы производства, как, например, производство модных товаров, портняжный, сапожный, швейный, шляпный промыслы и т. д., — была швейная машина.

Её непосредственное действие на рабочих приблизительно такое же, как всех машин вообще, впервые захватывающих в период крупной промышленности новые отрасли производства. Самые малолетние дети устраняются. Заработная плата машинных рабочих повышается по сравнению с заработной платой домашних рабочих, многие из которых принадлежат к числу «беднейших из бедных» («the poorest of the poor»), Заработок находившихся в сравнительно лучшем положении ремесленников, с которыми начинает конкурировать машина, понижается. Новые машинные рабочие — исключительно девушки и молодые женщины. При содействии механической силы они уничтожают монополию мужского труда на более тяжёлых работах и вытесняют массы старых женщин и малолетних детей из области более лёгких работ. Очень сильная конкуренция убивает наиболее слабых рабочих, выполняющих ручную работу. Ужасающий рост числа случаев голодной смерти (death from starvation) в Лондоне за последнее десятилетие идёт параллельно с распространением машинного шитья^[796]. Новые работницы, работающие на швейной машине, которую они приводят в движение рукой и ногой или только рукой, сидя или стоя, в зависимости от тяжести, размеров и характера машины, должны производить бо́льшую затрату рабочей силы. Их работа становится вредной для здоровья вследствие продолжительности процесса, хотя обыкновенно он короче, чем при старой системе. Повсюду, где швейная машина, например, при производстве обуви, корсетов, шляп и т. д., вторгается в тесные и без того переполненные мастерские, она усиливает вредные для здоровья влияния.

«Ощущение», — говорит член комиссии Лорд, — «которое испытываешь при входе в мастерские с низким потолком, в которых одновременно работает у машин по 30–40 человек, невыносимо… Жара, отчасти вызываемая газовыми печами для разогревания утюгов, ужасна. Даже в тех случаях, когда в таких мастерских установлено так называемое «484» умеренное рабочее время, т. е. с 8 часов утра до 6 часов вечера, каждый день обычно 3–4 человека падают в обморок»^[797].

Переворот в общественном способе производства, этот необходимый продукт преобразования средства производства, протекает среди пёстрого хаоса переходных форм. Они изменяются в зависимости от того, в какой мере и насколько давно швейная машина уже захватила ту или иную отрасль промышленности, в зависимости от положения, в каком перед тем находились рабочие, от того, преобладало ли мануфактурное, ремесленное или домашнее производство, от платы за аренду мастерских и т. д.^[798] Например, в производстве модных товаров, где труд по большей части уже был организован преимущественно в форме простой кооперации, швейная машина образует поначалу лишь новый фактор мануфактурного производства. В портняжном промысле, производстве сорочек, обуви и т. д. перекрещиваются все формы. Здесь — собственно фабричное производство. Там — посредники получают от капиталиста en chef [главного] сырой материал и группируют в «каморках» и «мансардах» по 10–50 и более наёмных рабочих при швейных машинах. Наконец, как это вообще бывает со всеми машинами, поскольку они не образуют расчленённой системы и могут применяться в карликовых размерах, ремесленники или домашние рабочие, при помощи своей семьи или немногих посторонних рабочих, применяют принадлежащие им самим швейные машины^[799]. В Англии в настоящее время фактически преобладает такая система, при которой капиталист концентрирует в своих помещениях значительное число швейных машин, а для дальнейшей обработки распределяет машинный продукт между целой армией домашних рабочих^[800]. Пестрота переходных форм не скрывает, однако, тенденции к превращению в собственно фабричное производство. Тенденция эта питается: самым характером швейной машины, разнообразие способов применения которой толкает к соединению разделённых ранее отраслей производства в одном помещении, под командой одного капитала; далее, тем обстоятельством, что предварительное сшивание и некоторые другие «485» операции целесообразнее всего производить там, где находится машина; наконец, неизбежной экспроприацией ремесленников и домашних рабочих, которые работают при помощи собственной машины. Эта судьба постигла их отчасти уже теперь. Постоянный рост массы капитала, вложенного в швейные машины^[801], служит стимулом для расширения производства и порождает на рынке застои, которые заставляют домашних рабочих продавать свои швейные машины. Перепроизводство самих швейных машин побуждает производителей, нуждающихся в сбыте, отдавать их напрокат на недельный срок и таким образом создаёт смертельную конкуренцию для мелких собственников машин^[802]. Постоянно продолжающиеся изменения в конструкции машин и их удешевление столь же постоянно обесценивают старые экземпляры, вследствие чего прибыльно применять последние могут только крупные капиталисты, покупающие их массами по баснословно низким ценам. Наконец, как и во всех подобных процессах переворота, решающее значение и здесь принадлежит замене человека паровой машиной. Применение паровой силы наталкивается вначале на такие чисто технические препятствия, как сотрясение машин, затруднение в регулировании их скорости, быстрая порча более лёгких машин и т. д., — все препятствия, с которыми практика скоро научает справляться^[803]. Если, с одной стороны, концентрация многих рабочих машин в сравнительно крупных мануфактурах побуждает к применению силы пара, то, с другой стороны, конкуренция пара с мускулами человека ускоряет концентрацию рабочего персонала и рабочих машин на больших фабриках. Так, например, в Англии колоссальные сферы производства «wearing apparel», равно как и большая часть других производств, переживают в настоящее время революцию перехода мануфактуры, ремесла и работы на дому в фабричное производство, но ещё раньше этого перехода все упомянутые формы под воздействием крупной промышленности совершенно изменились, разложились, получили искажённый облик и давным-давно воспроизвели и даже превзошли всю чудовищность фабричной системы, не усвоив её положительных моментов^[804].

«486» Эта стихийно совершающаяся промышленная революция искусственно ускоряется распространением фабричных законов на все отрасли промышленности, в которых работают женщины, подростки и дети. Принудительное регулирование продолжительности рабочего дня, перерывов, момента начала и окончания рабочего дня, система смен для детей, исключение всех детей до известного возраста и т. д. побуждают к усиленному применению машин^[806] и к замене мускулов, как двигательной силы, паром^[807]. С другой стороны, стремление выиграть на помещении то, что теряется на времени, ведёт к количественному расширению сообща используемых средств производства, — печей, зданий и т. д., — одним словом, усиливается концентрация средств производства и в соответствии с этим сосредоточение рабочих. Каждый раз, когда мануфактуре угрожает применение фабричного закона, страстно повторяется в сущности одно и то же главное возражение: необходима будет затрата большего капитала для того, чтобы при подчинении фабричному закону продолжать дело в старых размерах. Что касается форм, промежуточных между мануфактурой и работой на дому, и самой работы на дому, то с ограничением рабочего дня и детского труда они утрачивают почву. Безграничная эксплуатация дешёвой рабочей силы составляет единственную основу их конкурентоспособности.

Существенным условием фабричного производства, в особенности с того времени, как на него распространилось регулирование рабочего дня, является обеспеченность нормального результата, т. е. уверенность в том, что в данный промежуток времени будет произведено определённое количество товара или достигнут намеченный полезный эффект. Далее, установленные законом перерывы регулируемого рабочего дня «487» предполагают, что внезапные и периодические остановки труда возможны без ущерба для продукта, находящегося в процессе производства. Эта обеспеченность результата и возможность прерывать труд, разумеется, легче осуществимы в чисто механических производствах, чем в таких, в которых известную роль играют химические и физические процессы, как, например, в гончарном, белильном, красильном, пекарном промыслах, в большинстве металлообрабатывающих мануфактур. Там, где господствует рутина неограниченного рабочего дня, ночного труда и свободного расточения человеческих сил, во всяком стихийном препятствии скоро начинают видеть вечную «естественную границу» производства. Никакой яд не уничтожает вредных насекомых основательнее, чем фабричный закон уничтожает такие «естественные границы». Никто громче господ из гончарного промысла не кричал о «невозможностях». В 1864 г, им был октроирован фабричный закон, и уже через 16 месяцев исчезли все невозможности.

«Вызванные фабричным законом «усовершенствованные методы приготовления гончарной массы (slip) посредством прессовки вместо просушки, новая конструкция печей для просушивания необожжённого товара и т. д. — всё это события великой важности для гончарного искусства, означающие такой прогресс, равного которому нельзя указать за последнее столетие. Температура печей значительно понижена при значительном сокращении потребления угля и более быстром действии на товар»^[808].

Вопреки всем пророчествам повысились не издержки производства гончарных товаров, а масса продукта, так что вывоз за 12 месяцев, с декабря 1864 г. по декабрь 1865 г., дал по стоимости превышение в 138 628 ф. ст. над средней величиной вывоза за три предыдущих года. В производстве зажигательных спичек считалось законом природы, что подростки, даже в то время, когда они проглатывали обед, должны были окунать спички в тёплый фосфорный состав, ядовитые пары которого били им в лицо. Принудив экономить время, фабричный акт (1864 г.) заставил ввести «dipping machine» (макальную машину), от которой пары не могут доходить до рабочего^[809]. Точно так же относительно тех отраслей кружевной мануфактуры, которые ещё не подчинены фабричному закону, в настоящее время утверждают, будто время для принятия пищи не может «488» быть здесь регулярным, так как различные материалы для кружев требуют на просушку неодинакового времени, которое колеблется от 3 минут до одного часа и больше. На это члены Комиссии по обследованию условий детского труда отвечают:

«Условия здесь такие же, как в печатании обоев. Некоторые из главных фабрикантов в этой отрасли энергично настаивали на том, что характер применяемых материалов и разнородность процессов, через которые эти материалы проходят, не позволяют производить внезапные перерывы работ для принятия пищи, поскольку де это должно привести к большим потерям… Согласно пункту шестому раздела шестого закона о расширении сферы действия фабричных актов» (1864 г.), «они обязаны лишь по истечении 18-месячного срока со времени издания этого закона ввести перерывы для отдыха, установленные фабричным актом»^[810].

Едва только закон был санкционирован парламентом, как господа фабриканты уже открыли:

«Неудобства, которых мы ожидали от проведения фабричного закона, не наступили. Мы не находим, чтобы производство сколько-нибудь было затруднено. В действительности, в течение того же времени мы производим больше»^[811].

Таким образом, английский парламент, которого никто не упрекнёт в гениальности, опытным путём пришёл к убеждению, что принудительный закон простым предписанием может устранить все так называемые естественные препятствия, которые производство будто бы ставит ограничению и регулированию рабочего дня. Поэтому при введении фабричного акта в известной отрасли промышленности назначается срок от 6 до 18 месяцев, и уже дело фабриканта позаботиться о том, чтобы за это время были устранены технические препятствия. Слова Мирабо: «Impossible? Ne me dites jamais ce bête de mot!» [«Невозможно? Никогда не говорите мне этого глупого слова!»], приобретают особенное значение для современной технологии. Но если фабричный закон быстро, как бы в теплице, выращивает материальные элементы, необходимые для превращения мануфактурного производства в фабричное, то, вместе с тем, создавая необходимость увеличения затрат капитала, он ускоряет гибель более мелких предпринимателей и концентрацию капитала^[812].

«489» Если оставить в стороне чисто технические и технически устранимые препятствия, то регулирование рабочего дня наталкивается на беспорядочные привычки самих рабочих, в особенности там, где господствует сдельная плата и прогул некоторой доли дня или недели может быть восполнен последующим сверхурочным или ночным трудом — метод, отупляющий взрослого рабочего и разрушительно действующий на его товарищей из числа малолетних и женщин^[813]. Хотя эта беспорядочность в расходовании рабочей силы представляет собой естественную грубую реакцию против скуки монотонного мучительного труда, однако в несравненно большей степени она вытекает из анархии самого производства, которая, в свою очередь, предполагает необузданную эксплуатацию рабочей силы капиталом. Наряду с общими периодическими сменами фаз промышленного цикла и особыми колебаниями рынка в каждой отрасли производства на сцену выступает так называемый сезон и внезапность больших заказов, которые необходимо выполнить в самое короткое время, причём не имеет значения, обусловливаются ли эти сезонные работы периодичностью времён года, благоприятных для судоходства, или же модой. Внезапные заказы делаются тем обычнее, чем более распространяются железные дороги и телеграф.

«Распространение железнодорожной системы по всей стране», — говорит, например, один лондонский фабрикант, — «сильно благоприятствовало обычаю краткосрочных заказов; покупатели из Глазго, Манчестера и Эдинбурга приезжают теперь для оптовых покупок примерно один раз в 2 недели в крупные торговые дома Сити, которым мы поставляем товары. Вместо того чтобы покупать со склада, как то было в обычае раньше, они дают заказы, которые должны быть выполнены немедленно. В прежние годы мы всегда могли во время слабого спроса работать наперёд, для удовлетворения спроса следующего сезона, но теперь никто не может предсказать, на что же будет спрос»^[814].

«490» На фабриках и мануфактурах, ещё не подчинённых фабричному закону, господствует ужасающий чрезмерный труд периодически — во время так называемых сезонов, и в неопределённые моменты — вследствие внезапных заказов. Во внешнем отделении фабрики, мануфактуры и магазина — в сфере работы на дому, и без того совершенно нерегулярной, находящейся в отношении сырого материала и заказов в полной зависимости от произвола капиталиста, который не связан здесь никакими соображениями об использовании помещений, машин и т. д. и ничем не рискует, кроме шкуры самих рабочих, — в этом внешнем отделении систематически выращивается, таким образом, промышленная резервная армия, которая постоянно готова к услугам капиталиста, которая в одну часть года губится вследствие самого нечеловеческого каторжного труда, а в другую часть года низводится до босяцкого положения из-за отсутствия работы.

«Предприниматели», — отмечает Комиссия по обследованию условий детского труда, — «эксплуатируют вошедшую в привычку нерегулярность работы на дому, чтобы во времена, когда выполняются экстренные работы, растягивать её до 11, 12, 2 часов ночи, или, как гласит ходячая фраза, до любого часа, и это — в помещениях, «где вонь такая, что вы можете свалиться с ног» (the stench is enough to knock you down). Может быть, вы дойдёте до двери и откроете её, но вы не решитесь пройти дальше»^[815]. «Странные люди наши предприниматели», — говорит один из опрошенных свидетелей, сапожник, — «они думают, будто подростку не причиняют никакого вреда, если одну половину года его истязают убийственным трудом, а другую половину года вынуждают бродить почти совершенно без дела»^[816].

Как о технических препятствиях, так и об этих так называемых «торговых обычаях» («usages which have grown with the growth of trade») заинтересованные капиталисты говорили и говорят как о «естественных границах» производства, — излюбленная ламентация хлопчатобумажных лордов в ту эпоху, когда им впервые начал угрожать фабричный закон. Хотя их промышленность более, чем всякая другая, опирается на мировой рынок, а потому и на судоходство, однако опыт изобличил их во лжи. С тех пор английские фабричные инспектора относятся к «торговым препятствиям» как к пустой отговорке^[817]. В самом деле, основательные и добросовестные «491» работы Комиссии по обследованию условий детского труда доказывают, что в некоторых отраслях промышленности регулирование рабочего дня лишь равномернее распределило бы на весь год ту массу труда, которая уже применяется в них^[818]; что оно послужило бы первой рациональной уздой для человекоубийственных, бессмысленных и по существу не согласующихся с системой крупной промышленности ветреных капризов моды^[819]; что развитие океанского судоходства и средств сообщения вообще устранило собственно техническое основание сезонной работы^[820]; что все другие будто бы не поддающиеся контролю условия устраняются расширением помещений, дополнительными машинами, увеличением числа одновременно занятых рабочих^[821] и обратным влиянием всех этих изменений на систему оптовой торговли^[822] . Однако капитал, как он неоднократно заявлял устами своих представителей, соглашается на такой переворот «лишь под давлением общего парламентского акта»^[823], который регулирует рабочий день в принудительно-законодательном порядке.