MIA главная страница | Глав. стр. Иноязычной секции | Глав. стр. Русской секции |  Маркс Энгельс архив

Другие отрасли труда

Фридрих Энгельс

Оригинал находится на странице http://lugovoy-k.narod.ru/marx/marx.htm
Последнее обновление Май 2011г.

Мы особенно долго задержались на описании фабричной си­стемы потому, что она представляет собой совершенно новое явление, порождённое промышленной эпохой. Зато нам гораздо меньше придётся останавливаться на описании положения рабочих в остальных отраслях промышленности, ибо к ним может быть полностью или отчасти отнесено то, что было сказано о промышленном пролетариате вообще или о фабричной системе в частности. Нам остаётся, следовательно, лишь рассмотреть, в какой мере фабричная система проникла в отдельные отрасли труда и каковы особенности каждой из этих отраслей.

Четыре отрасли труда, на которые распространяется фаб­ричный закон, заняты изготовлением тканей для одежды. Будет удобнее всего, если мы сейчас перейдём в первую очередь к тем рабочим, которые получают своё сырьё с фабрик, относящихся к этим четырём отраслям; в первую очередь рассмотрим вязальщиков Ноттингема, Дерби и Лестера. В «Отчёте комиссии по обследованию детского труда» об этих рабочих говорится, что продолжительный рабочий день (к которому вынуждает их низкая оплата труда) в сочетании с сидячим образом жизни и постоянным напряжением зрения, обусловленным характером самой работы, ослабляет весь их организм и главным образом сказывается на зрении. Без очень яркого освещения вечером работать нельзя, и для концентрации света рабочие обычно употребляют стеклянные шары, что очень вредно действует на глаза. К сорока годам почти все рабочие вынуждены носить очки. Дети, которые в этом производстве используются для наматывания шпулек и шитья (подрубливания), обычно болезненны и очень плохо сложены. С шести, семи или восьми лет они ра­ботают в маленьких душных комнатах по 10—12 часов в день. Многие от работы хиреют, настолько ослабевают, что не могут выполнять самой обыкновенной домашней работы и становятся такими близорукими, что уже в детские годы вынуждены носить очки. У многих детей члены комиссии обнаружили все симптомы золотухи; фабриканты в большинстве случаев отказываются принимать к себе на фабрику девушек, которые были на такой работе, ссылаясь на их слабосилие. Отчёт называет положение этих детей «позором для христианской страны» и высказывает пожелание, чтобы их работа была поставлена под охрану закона (Грейнджер. «Отчёт», приложения, часть 1, стр. F 15, §§ 132—142). Отчёт комиссии добавляет, что из всех рабочих Лестера вязальщики хуже всего оплачиваются; они зарабатывают 6 шилл., а при очень большом напряжении 7 шилл. в неделю, при ежедневной работе в 16—18 часов. Когда-то они зарабатывали 20—21 шилл., но введение станков увеличенных размеров сни­зило их заработок; огромное большинство работает ещё на старых, простых станках и с большим трудом конкурирует с усовершенствованными машинами. Таким образом, и здесь каждый шаг вперёд, сделанный в развитии техники, является шагом назад в положении рабочих! Но несмотря на всё это, — рассказывает член комиссии Пауэр, — вязальщики гордятся тем, что они свободны, что они не зависят от фабричного Колокола, диктующего им, когда они должны есть, спать или работать. В отношении заработной платы положение этих рабочих и в настоящее время не лучше, чем оно было в 1833 г., когда фабричная комиссия составляла свой отчёт; обусловливается это конкуренцией сак­сонских вязальщиков, которые сами живут впроголодь. Конкуренция эта побивает англичан не только на всех внешних рынках, но — по части низших сортов товара — и на английском рынке. Какое удовлетворение для немецкого вязальщика-патриота, если он, голодая, смог лишить куска хлеба английских вязальщиков! Разве не будет он и впредь гордо и радостно голодать во славу германской промышленности, если честь Германии требует, чтобы его желудок всегда оставался напо­ловину пустым? О, конкуренция и «соперничество наций» — прекрасная вещь! В «Morning Chronicle» — тоже либеральная газета, газета буржуазии par excellence [по преимуществу, в истинном значении слова.] — в декабре 1843г. появилось несколько писем одного вязальщика из Хинкли, в которых он описывает положение своих товарищей. Сообщает он, между прочим, о 50 семьях, состоящих в общей сложности из 321 человека и работающих на 109 станках; с каждого станка получалось в среднем в неделю 5 1/6 шилл., и одна семья в среднем зарабатывала 11 шилл. и 4 пенса в неделю. Из этого заработка расходовалось на квартиру, прокат вязальной машины, уголь, освещение, мыло, иголки — всего 5 шилл. 10 пенсов, так что на питание оставалось по 1˝ пенса (15 прусских пфеннигов) в день на человека, на одежду же не оставалось ничего.

«Никто никогда не видел», — пишет вязальщик, — «никто не слышал ничего подобного, ни одно сердце не в силах постичь и половины тех страданий, которые приходится переносить этим бедным людям».

Постелей нет совсем или их хватает только для половины людей; дети бегают оборванные и босые. Мужчины чуть не плача говорят, что давным-давно уже не ели мяса и почти забыли его вкус. В конце концов некоторые стали работать и по воскресеньям, хотя общественное мнение никогда им этого не простит и громкий стук ткацкого станка раздаётся на всю округу.

«Взгляните на моих детей», — сказал один из них, — «вы всё поймёте. Бедность вынуждает меня к этому; я больше не в силах вечно слышать голодные крики моих детей, не испытав последнего средства честным пу­тём заработать на хлеб. В прошлый понедельник я встал в два часа утра и проработал почти до полуночи, в остальные дни я работал с 6 часов утра до 11—12 часов ночи; но мне это не под силу, я не желаю вогнать себя в гроб. Поэтому я работаю каждый вечер до 10 часов, а потерянное время навёрстываю по воскресеньям».

Ни в Лестере, ни в Дерби, ни в Ноттингеме заработная плата не повышалась с 1833г., и что хуже всего — в Лестере, как уже было сказано, господствует система оплаты товарами. Поэтому не приходится удивляться, если вязальщики в этой местности принимают самое деятельное участие во всех рабочих волнениях; это участие тем более активное и энергичное, что у самих станков большей частью работают мужчины.

Местность, в которой живут вязальщики, является также главным центром кружевного производства. В упомянутых трёх графствах работает в общем 2760 кружевных машин, а во всей остальной Англии — только 786. Вследствие строгого разделения труда кружевное производство очень осложнилось, раз­бившись на множество отдельных отраслей. Сначала нитки наматываются на шпульки — работа, которую выполняют девушки 14 лет и старше (winders); затем шпульки вставляются в машину, нитки продеваются через мелкие отверстия, которых на каждой машине бывает в среднем около 1800, и им даётся дальнейшее направление — эту работу выполняют мальчики 8 лет и старше (threaders); затем рабочий изготовляет кружево, которое выходит из машины в виде широкой полосы; совсем маленькие дети разделяют полосу на отдельные части, выдёрги­вая соединяющие их нити; этот процесс называется running или drawing lace, а сами дети называются lace-runners. — После этого кружево окончательно приготовляется к продаже. — Как мотальщицы, так и вдевальщики не имеют определённого рабочего времени — они бывают нужны, когда нитки в машине подходят к концу; а так как работа продолжается и ночью, то их могут во всякое время вызвать на фабрику или в мастерскую кружевника. Нерегулярность занятий, частая ночная работа и вытекающий отсюда неправильный образ жизни, — всё это влечёт за собой множество зол, физических и моральных, в особенности же, как указывают все, беспорядочные и ранние половые сношения. Самый труд очень вреден для глаз; общих хронических заболеваний у вдевальщиков не обнаруживается, но среди них распространено воспаление глаз, а само вдевание ниток вызывает боль в глазах, слезоточе­ние, временную затуманенность зрения и т. п. Что же касается мотальщиц, то установлено, что труд их приносит серьёзный вред зрению, вызывая частые воспаления роговой оболочки, а нередко и катаракту. — Работа самих кружевников очень тяжела; машины изготовляются всё более широкими, и в настоя­щее время в ходу бывают почти исключительно такие машины, на которых должны работать три работника; рабочие сменяют друг друга через каждые четыре часа в течение круглых суток, и каждый из них работает 8 часов из 24. Отсюда понятно, почему мотальщицам и вдевалыцикам так часто приходится работать ночью, чтобы машина слишком долго не простаивала. Ведь чтобы продеть нитки в 1800 отверстий, требуется работа троих детей в течение двух часов. Некоторые машины уже приводятся в движение силой пара, которая вытесняет труд мужчин. В «Отчёте комиссии по обследованию детского труда» всюду говорится о том, что детей вызывают на «кружевную фабрику»; из этого очевидно следует, что в настоящее время либо кружевники ра­ботают в больших фабричных помещениях, либо применение силы пара к изготовлению кружев получило общее распространение. И в том и в другом случае перед нами дальнейшее распространение фабричной системы. — Самым нездоровым следует признать труд детей, выдёргивающих нитки из готовых кружев; это большей частью дети семи, даже пяти или четырёх лет. Комиссар Грейнджер застал даже за этой работой ребёнка двух лет. Постоянное высматривание в сложном кружевном узоре одной и той же нитки, которую надо выдёргивать при помощи иголки, очень вредно сказывается на глазах, в особенности если работа, как это обычно бывает, продолжается в течение 14 или 16 часов. В лучшем случае развивается очень сильная близорукость, а в худшем, который встречается довольно часто, неизлечимая слепота как следствие катаракты. Кроме того дети, работая постоянно в согнутом положении, вырастают слабыми, узкогрудыми и — вследствие дурного пищеварения — золотушными; нарушение функций женских органов составляет почти общее явление у девочек, равно как и искривление позвоночника, так что «этих детей всегда можно узнать по их походке». Такие же последствия, как для глаз, так и для всего организма, имеет вышивание кружев. Все медицин­ские эксперты единогласно свидетельствуют, что здоровье детей, занятых в кружевном производстве, сильно страдает от их работы, что все они бледны, слабы, хилы, слишком малы для своего возраста и обладают гораздо меньшей сопротивляемостью болезням, чем другие дети. Они обычно страдают общей слабостью, частыми обмороками, головными болями, болями в боку, в спине и в пояснице, сердцебиениями, тошнотой, рвотой и отсутствием аппетита, искривлением позвоночника, золотухой и чахоткой. Особенно глубоко этот вид работы всегда подрывает женский организм: везде жалуются на бледную немочь, трудные роды и выкидыши (Грейнджер. «Отчёт» — во многих местах). Тот же младший чиновник докладывал комиссии по обследованию детского труда, что дети очень часто плохо одеты и обо­рваны, плохо питаются, большей частью одним хлебом и чаем, и часто целыми месяцами не видят мяса. — Что же касается их нравственности, то он говорит об этом следующее:

«Все обитатели Ноттингема — полиция, духовенство, фабриканты, рабочие и сами родители этих детей — в один голос утверждают, что coвременная система труда является в высшей степени благоприятной почвой для безнравственности. Вдевальщики, большей частью мальчики, и мотальщицы, большей частью девочки, одновременно вызываются на фабрику, часто среди ночи, а так как родители их не могут знать, сколько времени они там будут заняты, то они имеют полную возможность за­водить дурные знакомства и шататься вместе по окончании работы. Это немало содействовало развитию безнравственности, принявшей в Ноттингеме, по всеобщему признанию, ужасающие размеры. Мы не говорим уже о том, что это в высшей степени неестественное положение вещей совершенно нарушает покой и домашний распорядок семей, к которым принадлежат эти дети и молодые люди».

Другая отрасль производства кружев, плетение их на коклюшках, распространена в сельскохозяйственных районах — Нортгемптоншире, Оксфордшире, Бедфордшире и Бакингемшире. Заняты в этом производстве большей частью дети и подростки, которые все жалуются на плохое питание и на то, что редко получают мясо. Самый труд их крайне вреден для здоровья. Дети работают в небольших, плохо проветриваемых, душных комнатах, всегда в сидячем положении, согнувшись над коклюшками. Чтобы как-нибудь поддержать тело в этом неудобном положении, девушки носят корсеты с деревянными планками, а так как большинство девушек начинает работать в раннем возрасте, когда кости ещё очень мягкие, корсеты эти вызывают полное смещение грудной клетки и рёбер и вообще узкогрудость. Поэтому большинство из этих девушек, промучившись от жестоких (severest) последствий дурного пищеварения, вызванного сидячим образом жизни и плохим воздухом, умирают от чахотки. Они не получают почти никакого воспита­ния, и меньше всего нравственного воспитания, — любят наряды, и вследствие этого их моральный уровень самый жалкий, а проституция среди них носит почти эпидемический характер. («Отчёт комиссии по обследованию детского труда», доклад Бёрнса.)

Такова цена, которую общество платит за то, чтобы нарядные буржуазные дамы имели удовольствие носить кружева! Разве это не очень дешёвая цена? Всего лишь несколько тысяч слепых рабочих, лишь некоторое количество чахоточных дочерей пролетариата, лишь одно хилое поколение плебейской массы, которое передаёт эту хилость своим таким же плебейским детям и внукам, — какое это имеет значение? Никакого, решительно никакого! Наша английская буржуазия равнодушно отложит в сторону отчёт правительственной комиссии и попрежнему будет наряжать своих жён и дочерей в кружева. — Душевное равновесие английского буржуа замечательная вещь!

Большое число рабочих в Ланкашире, Дербишире и на западе Шотландии занято на ситценабивных фабриках. Ни в одной отрасли английской промышленности развитие техники не увенчалось такими блестящими результатами, как в этой, но и ни в одной оно не привело к такому ухудшению положения рабочих. Применение гравированных цилиндров, приводимых в движение паром, а также изобретение способа одновременного печатания в четыре и шесть красок при помощи таких цилиндров совершенно вытеснили ручной труд, подобно тому как применение машин вытеснило его из хлопчатобумажной прядильной и ткацкой промышленности. Но на ситценабивных фабриках новые изобретения вытеснили ещё гораздо большее число рабочих, чем там. Здесь один взрослый человек вместе с ребёнком-подручным выполняет при помощи машины ту же работу, кото­рую раньше, при ручном способе, выполняли 200 рабочих. Одна машина даёт в минуту 28 ярдов (80 футов) печатного ситца. Вследствие этого положение набойщиков очень скверное. Ланкашир, Дербишир и Чешир изготовили (гласит петиция набойщиков в палату общин) в 1842 г. 11 млн. кусков печатного ситца; из них 100 тыс. было изготовлено только ручным способом, 900 тыс. — частично машинным, частично ручным способом и 10 млн. — только машинами. Так как машины большей частью введены недавно и к тому же постоянно совершенствуются, то число ручных набойщиков бывает всегда больше, чем требуется для производства; само собой разумеется, что многие из них — в петиции сказано: одна четверть общего их числа — совсем не имеют работы, а остальные бывают в среднем заняты один или два, самое большее три дня в неделю и получают самую низкую плату. Лич утверждает, что на одной ситценабивной фабрике (Дипли-Дейл, близ Бери в Ланкашире) ручные набойщики зарабатывали в среднем не более 5 шилл. («Неопровержимые факты», стр. 47), а между тем, как ему хорошо известно, работающие при машинах довольно прилично оплачиваются. Таким образом, ситцепечатни вполне приобщились к фабричной системе, не подпадая под те ограничения, которым законодательство подвергает последнюю. Они производят модный товар, и потому у них нет установленного рабочего времени. Когда у них мало заказов, они работают половину времени, а если какой-нибудь рисунок имеет успех и дела идут хорошо, фабрика работает до 10, 12 часов ночи, а иногда и всю ночь напролёт. Вблизи моей квартиры в Манчестере была ситценабивная фабрика. Возвращаясь домой поздно ночью, я неоднократно заставал её ярко освещённой, и, как мне часто говорили, детям там нередко приходилось работать так долго, что они искали возможности отдохнуть и поспать хоть минутку где-нибудь на каменной лестнице или в углу прихожей. У меня нет документального подтверждения этого, иначе я бы назвал фирму. В «Отчёте комиссии по обследованию детского труда» лишь бегло упоминается о положении рабочих в этой отрасли промышленности. Здесь сообщается лишь, что, по крайней мере в собственно Англии, эти дети большей частью довольно хорошо одеты и неплохо питаются (относительно, конечно, в зависимости от того, много ли зарабатывают их родители), что они не получают никакого образования и в моральном отношении оставляют желать многого. Для нас достаточно указать на то, что дети эти находятся во власти фабричной системы, и, сославшись на сказанное об этой системе выше, мы можем перейти к дальнейшему. Об остальных рабочих, занятых в производстве тканей, нам остаётся сказать немного. Работа белильщиков очень вредна, так как им приходится постоянно вдыхать хлор — вещество, самым разрушительным образом действующее на лёгкие. Работа красильщиков уже менее вредна, во многих случаях она даже идёт на пользу рабочему, потому что требует напряжения всех мышц тела. О том, какова оплата этих категорий рабочих, имеется мало сведений, и это доказывает, что она не ниже средней, ибо иначе раздавались бы жалобы. Стригальщики бархата, число которых при большом сбыте плиса довольно велико и доходит до 3—4 тыс., косвенно очень сильно пострадали от фабричной системы. Товар, который раньше изготовлялся на ручных ткацких станках, бывал сработан не совсем равномерно, так что для срезывания отдельных рядов ниток требовалась умелая рука. С тех пор как ткань изготовляется на механических ткацких станках, ряды ниток стали получаться совершенно ровные, каждая нитка идёт параллельно предыдущей, так что для стрижки уже не требуется большого искусства. На эту сравнительно лёгкую работу набрасываются рабочие, которых машины лишили их постоянного заработка, и своей конкуренцией они снижают заработную плату. Фабриканты обнаружили, что эту работу вполне можно поручить женщинам и детям, и заработная плата упала до уровня заработной платы женщин и детей, а сотни мужчин оказались совсем вытесненными. Далее, фабриканты обнаружили, что они могут гораздо дешевле оплачивать работу, которая производится у них на фабрике, чем ту, которая производится в мастерской рабочего, поскольку платить за эту мастерскую косвенно приходилось им же. С тех пор мансарды многих коттеджей, служившие раньше мастерскими для стрижки бархата, опустели или сдаются под квартиры, а стригальщик бархата лишился права свободно распоряжаться своим временем и попал в зависимость от фабричного колокола. Один стригальщик, которому на вид было не более 45 лет, говорил мне, что помнит то время, когда работа, за которую он теперь получает по 1 пенни за ярд, приносила ему по 8 пенсов; правда, он может теперь быстрее стричь более ровный товар, но он может настричь его за час отнюдь не вдвое больше, чем прежде; таким образом, заработная плата его уменьшилась более чем на три четверти. Лич даёт («Неопровержимые факты», стр.35) сравнительную таблицу зара­ботной платы за различные ткани в 1827 и 1843 году. Из неё явствует, что за те ткани, за которые в 1827г. стригальщик получал по 4 п., 2Ľ п., 2ľ п., 1 п. с ярда, в 1843г. он получал только 1˝ п., ľ п., 1 п. и 3/8 п. с ярда. Средний заработок в неделю составлял, по Личу, в 1827г. 1 ф. ст. 6 шилл. 6 п., 1 ф. ст. 2 шилл. 6 п., 1 ф. ст., 1 ф. ст. 6 шилл. 6 п., а в 1843г. за те же товары — 10 шилл. 6 п., 7 шилл. 6 п., 6 шилл. 8 п., 10 шилл., причём есть сотни рабочих, которые не получают и этих ставок. — О ручных ткачах, занятых в хлопчатобумажной промышленности, мы уже говорили. Остальные ткани изготовляются почти исключительно ручными ткачами, которые, как и стригальщики бархата, пострадали от конкуренции рабочих, вытесненных машинами из других отраслей промышленности, и, кроме того, подобно фабричным рабочим, беспощадно штрафуются за плохую работу. Возьмём ткачей шёлка. Фабрикант шёлковых материй Броклхёрст, один из крупнейших во всей Англии, представил парламентской комиссии таблицы из своих книг, из которых видно, что за те работы, за которые он в 1821г. платил 30 шилл., 14 шилл., З˝ шилл., ľ шилл., 1˝ шилл., 10 шилл., он в 1831г, платит только 9 шилл., 7˝ шилл., 2Ľ шилл., ⅓ шилл., ˝ шилл., 6Ľ шилл., хотя в этой отрасли промышленности никаких усовершенствований в машинах сделано не было. Но то, что сделал у себя на фабрике г-н Брокл­хёрст, вполне можно принять за норму для всей Англии. Из тех же таблиц можно усмотреть, что средний заработок ткача на этой фабрике за всеми вычетами составлял в 1821 г. 16˝ шилл., а в 1831 г. только 6 шилл. в неделю. С тех пор заработная плата ещё более понизилась: за те ткани (так называемые single sarsnets — ординарная тафта), за которые в 1831г. платили по ⅓ шилл., или 4 п., с ярда, в 1843г. платят только 2˝ п., а многие ткачи, живущие в деревне, могут найти работу, только если соглашаются на плату в 1˝-2 п. с ярда. К этому присоединяются ещё произвольные вычеты из заработной платы. Каждый ткач, берущий основу, получает одновременно и карточку, на которой обычно указано, что готовая работа принимается в такие-то часы, что ткач, который не может работать по болезни, должен об этом известить контору в течение трёх дней, иначе болезнь не может ему служить оправданием; что не может также служить достаточным оправданием ссылка ткача на то, что ему пришлось ждать уточной пряжи; что за определённые дефекты в работе (если, например, на известную длину ткани употреблено больше уточных нитей, чем предписано и т. д.) высчитывается не менее половины заработной платы, а если работа не сдана в указанный срок, вычитается по одному пенни с каждого ярда. — Все эти вычеты, взимаемые в соответствии с карточкой, настолько сокращают заработную плату, что, например, приёмщик, приезжающий два раза в неделю в Ли, в Ланкашире, за готовой тканью, каждый раз привозит своему фабриканту не менее 15 ф. ст. (100 прусских талеров) штрафных денег. Об этом он сам свидетельствует, а между тем он считается одним из самых снисходительных приёмщиков. В былые времена такие вопросы решались третейским судом, но так как рабочие, настаивавшие на таком суде, большей частью получали расчёт, обычай этот мало-помалу исчез, и фабрикант те­перь поступает совершенно произвольно: он и обвинитель, и свидетель, и судья, и законодатель, и исполнитель — всё в одном лице. Когда же рабочий обращается к мировому судье, он получает в ответ: взяв карточку, вы заключили контракт и теперь должны его выполнять. Точь-в-точь как с фабричным рабочим. Кроме того фабрикант каждый раз заставляет рабочего подписывать бумагу, в которой сказано, что он, мол, «согласен с произведёнными вычетами». Если же он вздумает сопротивляться, то все фабриканты города тотчас же узнают, что он человек, который, говоря словами Лича,

«не желает подчиняться установленному карточками порядку и за­конности и имеет дерзость сомневаться в мудрости тех, кто, как это должно быть ему известно, стоит выше него по положению в обществе» («Неопровержимые факты», стр. 37—40).

Ткачи, разумеется, совершенно свободны, фабрикант их ничуть не принуждает брать у него основу и карточки, он только говорит им, как это коротко и ясно сказано у Лича:

«Не хотите жариться на моей сковородке, можете отправляться прямо в огонь (If you don't like to be frizzled in my frying-pan, you can take a walk into the fire)».

Ткачи шёлковых тканей в Лондоне, в частности в Спиталфилдсе, уже с давних пор периодически впадают в вели­чайшую нужду, и тот факт, что они принимают самое деятельное участие во всех рабочих выступлениях в Англии, и в особенности в Лондоне, доказывает, что и в настоящее время они не имеют основания быть довольными своим положением. Царившая среди них нужда привела к эпидемии горячки, раз­разившейся в восточной части Лондона и повлекшей за собой назначение комиссии для обследования санитарных условий жизни рабочего класса. Впрочем, из последнего отчёта лондонской больницы для горячечных видно, что эта горячка продолжает свирепствовать попрежнему.

После текстильного производства второй важной отраслью английской промышленности является производство металлических изделий. Центром этого производства является Бирмингем, где выделываются всевозможные тонкие металлические изделия, Шеффилд, центр производства ножей, и Стаффордшир, в особенности Вулвергемптон, где производится более простой товар: замки, гвозди и т. п. Начнём описание положения рабочих, занятых в этой отрасли промышленности, с Бирмингема. — Организация производства в Бирмингеме, как и в большинстве мест, где изготовляются металлические изделия, сохранила некоторые черты старого ремесла. Сохранились мелкие мастера, работающие со своими учениками либо на дому, в собственной мастерской, либо — в тех случаях, когда нужен паровой двигатель, — в больших фабричных зданиях, разделённых на маленькие мастерские, сдающиеся отдельным мастерам; в каждую мастерскую проведён передаточный ремень от парового двигателя, которым и приводятся в движение машины. Леон Фоше (автор ряда статей о положении английских рабочих в журнале «Revue des deux Mondes», статей, которые показывают, что автор по крайней мере изучал вопрос, и которые во всяком случае более ценны, чем всё то, что по этому поводу было до сих пор написано как англичанами, так и немцами) называет такую организацию, в противоположность крупному производству Ланкашира и Йоркшира, democratie industrielle [промышленной демократией. Ред.]. Он при этом замечает, что она не особенно благоприятно отра­жается на положении мастеров и подмастерьев. Замечание это совершенно правильно: регулируемая конкуренцией прибыль, которая при других условиях попадает в руки одного крупного фабриканта, делится здесь между многими мелкими мастерами, дела которых поэтому идут неважно. Централизующая тенден­ция капитала постоянно действует на них; там, где один paзбогатеет, десять человек разоряются и сотне других, под давлением конкуренции одного разбогатевшего, который может продавать дешевле, чем они, живётся хуже, чем раньше. Само собой разумеется, что в тех случаях, когда мелким мастерам приходится конкурировать с крупными капиталистами, они лишь с трудом сводят концы с концами. Ученикам, как мы увидим ниже, живётся у мелких мастеров по меньшей мере так же плохо, как и у фабрикантов, с той только разницей, что они со временем сами становятся мастерами, благодаря чему приобретают некоторую независимость; другими словами, они тоже эксплуатируются буржуазией, но не так непосредственно, как на фабриках. Таким образом, эти мелкие мастера — не настоя­щие пролетарии, ибо они отчасти живут трудом учеников и продают не труд, а готовый продукт, но и не настоящие буржуа, потому что они главным образом живут всё-таки своим собственным трудом. Этим своеобразным промежуточным положением рабочих Бирмингема объясняется то, что они очень редко целиком и открыто примыкали к английскому рабочему движению. В политическом отношении Бирмингем радикальный город, но он не принадлежит к числу решительных сторонников чартизма. — Правда, в Бирмингеме имеется также множество более крупных фабрик, принадлежащих капиталистам, и в них фабричная система полностью утвердилась: разделение труда, проведённое здесь до мельчайших деталей (как, например, в изготовлении иголок), и применение силы пара позволяют использовать на работе множество женщин и детей. Поэтому здесь наблюдаются (по данным «Отчёта комиссии по обследованию детского труда») те же отличительные особенности, которые нам уже знакомы из фабричного отчёта: работа беременных женщин до самых родов, неумение вести домашнее хозяйство, запущенный очаг и безнадзорные дети, равнодушие и даже отвращение к семейной жизни и падение морального уровня; далее, вытеснение мужчин из этой отрасли труда, непрерывное усовершенствование машин, ранняя самостоятельность детей, мужчины, находящиеся на иждивении жён и детей, и т. д. и т.д. — Дети, по словам отчёта, полуголодны и оборваны. Половина их не знает, что такое быть сытым, многие за весь день съедают на одно пенни (10 прусских пфеннигов) хлеба или вовсе ничего не едят до обеда; встречаются даже дети, которые не получают никакой еды с восьми часов утра до семи вечера. Одежда сплошь да рядом едва прикрывает их наготу; многие босы даже зимой. Поэтому все дети малы ростом и слабы для своего возраста и редко достигают нормального развития. Если принять во внимание, что к столь скудным средствам восстановления физических сил присоединяется ещё тяжёлый и продолжительный труд в душных помещениях, то не приходится удивляться, что в Бирмингеме оказывается так мало мужчин, годных для военной службы.

«Рабочие», — говорит врач, осматривавший рекрутов, — «малы ростом, худы и очень слабосильны; у многих кроме того наблюдается искривление грудной клетки или позвоночника».

По свидетельству унтер-офицера, проводившего набор рекрутов, мужчины в Бирмингеме меньше ростом, чем где бы то ни было: они большей частью имеют не более 5 футов 4—5 дюймов роста, и из 613 навербованных рекрутов только 238 оказались годными. Что касается просвещения, то я отсылаю читателя к приведённым выше (стр. 345) отдельным высказываниям и примерам из жизни металлообрабатывающих округов; впрочем в Бирмингеме, как это видно из «Отчёта комиссии по обследованию детского труда», более половины детей от 5 до 15 лет вообще не посещает школы; состав детей, посещающих школу, постоянно меняется, так что более или менее основательное обучение их невозможно, и все дети очень рано покидают школу и поступают на работу. Из того же отчёта видно, какого рода учителя там преподают. Одна учительница на вопрос, преподаёт ли она и мораль, ответила: «Нет, за три пенса в неделю этого нельзя требовать». Некоторые учительницы даже не поняли вопроса, а иные полагали, что моральное воспитание детей вовсе не входит в их обязанности. Одна учительница ответила, что морали она не преподаёт, но старается внушить детям хорошие принципы, и при этом употребила совершенно неправильный оборот речи. В самих школах, по словам члена комиссии, постоянный шум и беспорядок. Вследствие всего этого нравственный уровень самих детей весьма неудовлетворительный; половина всех преступников моложе 15 лет; в течение одного только года осуждено 90 десятилетних преступников, из коих 44 за уголовные преступления. Беспорядочные половые сношения, повидимому, составляют, по мнению членов комис­сии, почти общее явление, и притом уже в очень раннем возрасте. — (Грейнджер. «Отчёт» и документы.)

В железоделательном округе Стаффордшира положение ещё хуже. Изготовляются здесь простые железные изделия, и в этой отрасли производства невозможны ни особенно большое разделение труда (за некоторыми исключениями), ни применение силы пара и машин. Поэтому здесь — в Вулвергемптоне, Уилленхолле, Билстоне, Седжли, Уэнсфилде, Дарластоне, Дадли, Уолсолле, Уэнсбери и других — фабрик не много, но очень много небольших кузниц, в которых работает мелкий мастер с одним или несколькими учениками, обязанными прослужить у него до возраста в 21 год. Положение мелких мастеров приблизительно то же, что и в Бирмингеме, но ученикам живётся большей частью гораздо хуже. Кормят их почти исключительно мясом больных, павших животных или тухлым мясом, тухлой рыбой, мясом мертворождённых телят или задохшихся в железнодорожных вагонах свиней. И так делают не только мелкие мастера, но и более крупные фабриканты, у которых сработают по 30, 40 учеников. В Вулвергемптоне это составляет, повидимому, общее явление. Естественным следствием такого питания являются частые желудочные и другие забо­левания. К тому же дети редко наедаются досыта, редко имеют какую-нибудь одежду кроме рабочей, так что уж по одной этой причине они не могут посещать воскресную школу. Жилища часто до такой степени плохие и грязные, что становятся очагами болезней, поэтому, несмотря на то, что труд сам по себе по большей части не вреден для здоровья, дети малы ростом, плохо сложены, слабы и во многих случаях страшно изуродованы работой. В городе Уилленхолле, например, в результате постоянной работы у станка для нарезки винтов у многих появляется горб и искривление одной ноги в колене — так называемая «вывернутая нога», hind-leg, — при котором ноги принимают форму буквы К; кроме того здесь по меньшей мере треть рабочих страдает грыжей. Как и в Вулвергемптоне, здесь очень часты случаи запоздания половой зрелости и у девушек,— ибо девушки также работают в кузницах! — и у юношей, иногда до 19-летнего возраста. — В городе Седжли и его окрестностях, где изготовляются почти исключительно гвозди, люди живут и работают в жалких хижинах, похожих на хлевы и грязных до невероятности. Девочки и мальчики берутся за молот с десяти-двенадцатилетнего возраста и только тогда считаются настоя­щими рабочими, когда научатся изготовлять по 1 тыс. гвоздей в день. За 1200 гвоздей они получают 5ľ пенса, или неполных 5 зильбергрошей. Каждый гвоздь требует 12 ударов молота, а так как молот весит 1Ľ фунта, то рабочему, чтобы заработать эту жалкую плату, приходится поднять 18 тыс. фунтов. При таком тяжёлом труде и недостаточном питании дети не могут не быть малорослыми и слабыми, что и подтверждается данными комиссии. О состоянии просвещения в этом округе мы уже дали некоторые сведения выше. Оно здесь действительно находится на невероятно низком уровне: половина всех детей не посещает даже воскресных школ, остальные посещают их крайне неакку­ратно; сравнительно с другими округами очень мало детей умеет читать, а с письмом дело обстоит ещё хуже. И в этом нет ничего удивительного: между седьмым и десятым годом, т. е. как раз в ту пору, когда дети могли бы с пользой посещать школу, их уже определяют на работу, а учителя воскресных школ — из кузнецов или рудокопов — часто сами едва умеют читать и не могут даже подписать свою фамилию. Нравственный уровень вполне соответствует этим воспитательным средствам. В городе Уилленхолле, — утверждает член комиссии Хорн, приводя в подтверждение множество примеров, — рабочие совершенно лишены чувства нравственности. Вообще Хорн обнаружил, что дети не сознавали своих обязанностей по отношению к родителям и совершенно не испытывали к ним привязанности. Они были так мало способны продумать свои ответы, так забиты и безнадёжно ограниченны, что нередко утверждали, будто обращение с ними хорошее и живётся им превосходно, в то время как они работали по 12—14 часов в сутки, ходили в лохмотьях, не наедались досыта и получали побои, последствия которых бывали ощутимы ещё через несколько дней. Они не знали другого образа жизни, кроме работы с утра до самого вечера, до сигнала об окончании работы; им был непонятен вопрос: не устали ли они? — их никогда об этом никто не спрашивал (Хорн. «Отчёт» и документы).

В Шеффилде вознаграждение лучше, а потому лучше и внешнее положение рабочих. Но зато здесь следует отметить некоторые отрасли труда, чрезвычайно вредно влияющие на здоровье рабочих. При некоторых операциях постоянно приходится прижимать инструмент к груди, что часто вызывает чахотку; другие операции, как, например, изготовление напильников, задерживают общее развитие организма и вызывают желудочные заболевания; вырезывание костяных ручек (для ножей) вызывает головные боли, разлитие желчи, а у девушек, большое число которых занято на этой работе, бледную немочь. Но самым вредным для здоровья трудом является оттачивание ножей и вилок, неминуемо влекущее за собой раннюю смерть, в особенности, если работа производится на сухом камне. Вред, приносимый этой работой, определяется отчасти тем, что приходится работать в согнутом положении, при котором грудь и желудок подвергаются постоянному давлению; но главным образом этот вред определяется массой мельчайших металли­ческих острых частиц, которые отделяются от металла при оттачивании, насыщают атмосферу и неизбежно попадают в лёгкие. Точильщики на сухом камне в среднем едва доживают до 35 лет, а точильщики на влажном камне редко живут дольше 45 лет. Д-р Найт в данных о Шеффилде говорит:

«Чтобы хоть до некоторой степени ясно охарактеризовать вред, при­носимый этой работой, я должен сказать, что горчайшие пьяницы среди точильщиков — самые долговечные из них, потому что они меньше време­ни проводят за работой. Всего в Шеффилде насчитывается около 2500 точильщиков. Около 150 из них (80 взрослых мужчин и 70 мальчиков) оттачивают вилки: они умирают, как правило, в возрасте от 28 до 32 лет. Точильщики бритв, как на сухом, так и на влажном камне, умирают между 40 и 45 годами, а точильщики столовых ножей, работающие на влажном камне, умирают между 40 и 50 годами».

Тот же врач следующим образом описывает течение их болезни, так называемой астмы точильщиков:

«Начинают они работать обыкновенно на четырнадцатом году и, если организм у них вполне здоров, они до двадцати лет особых недомоганий не ощущают; затем начинают обнаруживаться симптомы этой своеобразной болезни: при малейшем напряжении, при подъёме на лестницу или на гору, они задыхаются; чтобы облегчить постоянную, всё усиливающуюся одышку, они высоко поднимают плечи, всегда наклоняются вперёд и вообще чувствуют себя, повидимому, всего лучше в том наклонном положении, в каком им приходится работать; цвет лица их становится грязножёлтым, черты лица выражают тоску, они жалуются на стеснение в груди, голос становится глухим и хриплым, они громко кашляют, и кашель их звучит, как из бочки; они то и дело отхаркивают большие количества пыли, либо перемешанной с мокротой, либо в виде цилиндрических или шаро­образных масс, покрытых тонким слоем мокроты. Вскоре затем появляется кровохаркание, невозможность оставаться в лежачем положении, ночной пот, понос с коликами, необычайное исхудание всего тела со всеми обычными симптомами чахотки, и, промучившись многие месяцы и часто годы, неспособные заработать ни на себя, ни на семью, они, наконец, умирают. Мне остаётся прибавить, что все предпринятые до сих пор попытка предупредить и излечить астму точильщиков потерпели полную неудачу».

Так писал Найт десять лет тому назад. С тех пор число то­чильщиков, как и распространение болезни, значительно воз­росло, но были также предприняты попытки предупредить болезнь устройством закрытых точильных камней и удалением пыли при помощи тяги. Попытки эти удались, по крайней мере, отчасти, но сами точильщики не желают применять этих приспособлений и в некоторых местах даже разбивают их: они боятся, чтобы это не привлекло больше рабочих к их профессии и не понизило их заработной платы; они предпочитают «короткую, но весёлую жизнь». Д-р Найт часто говорил точильщикам, являвшимся к нему с первыми симптомами астмы: вы ускорите свою смерть, если вернётесь к точильному камню. Но его никогда не слушали: кто раз был точильщиком, тот становится совсем отчаянным, как будто продал душу дьяволу. — Образование стоит в Шеффилде на очень низкой ступени. Один священник, долго занимавшийся статистикой образования, считал, что из 16500 детей рабочего класса, которые имели возможность посещать школу, читать умеют не более 6500 человек. Объясняется это тем, что детей уже на седьмом — и самое позднее на двенадцатом — году забирают из школы и что учителя никуда не годятся (среди них был вор, пойманный с поличным, который по выходе из тюрьмы не нашёл иного источника существования, кроме учительства!). Безнравственность молодёжи в Шеффилде больше, кажется, чем где бы то ни было (впрочем, трудно сказать, какой город заслуживает пальму первенства в этом отношении; когда читаешь отчёт, то про каждый город думаешь, что именно он и достоин её). Молодые люди весь воскресный день проводят на улице, играя в орлянку или стравливая собак; они усердно посещают трактиры, где проводят время со своими возлюбленными до поздней ночи, после чего отправляются попарно на уединённые прогулки. В одном трактире член комиссии застал человек 40—50 молодёжи обоего пола; почти все оказались моложе 17 лет, каждый парень был со своей девушкой. Некоторые играли в карты, другие пели и танцевали, и все пили. Тут же сидели профессиональные проститутки. Нет поэтому ничего удивительного, если, согласно показаниям всех свидетелей, ранние беспорядочные половые сношения и проституция, которой занимаются часто уже подростки 14—15 лет, составляют в Шеффилде чрезвычайно частое явление. — Преступления, притом преступления крайне дикого, отчаянного характера, вполне обычны. За год до прибытия члена комиссии была арестована компания большей частью молодых людей, намеревавшихся поджечь город; они соответственно запаслись горючими веществами и пиками. Ниже мы увидим, что рабочее движение носит в Шеффилде тот же необузданный характер (Саймонс. «Отчёт» и документы).

Вне этих главных центров металлической промышленности имеются ещё фабрики булавок в Уоррингтоне (Ланкашир), — где среди рабочих и в особенности среди детей тоже царит чрезмерная нищета, безнравственность и невежество, — и несколько гвоздильных заводов в окрестностях Уигана (Ланкашир) и в восточной части Шотландии. Отчёты об этих округах почти совершенно совпадают с отчётами о Стаффордшире.

Нам осталось ещё рассмотреть только одну отрасль металлической промышленности — производство машин. Оно распространено главным образом в фабричных округах и в особенности в Ланкашире. Особенность этой отрасли производства заключается в том, что машины изготовляются машинами же, таким образом снова разрушается последнее убежище рабочих, вытесненных из других отраслей, — работа по изготовлению тех самых машин, которые отняли у них хлеб. Строгальные и сверлильные машины, машины для изготовления винтов, колёс, гаек и т. д., механические токарные станки и здесь вы­теснили массу рабочих, имевших раньше хороший и постоянный заработок, а теперь оставшихся без работы; таких без­работных можно видеть в Манчестере в большом количестве.

Обратимся теперь к промышленному округу, расположенному к северу от железоделательного района Стаффордшира. Здесь развито гончарное производство (potteries); центром его является городская община (borough) Сток, включающая Хенли, Бёрслем, Лейн-Энд, Лейн-Делф, Этрурию, Колридж, Лангпорт, Танстолл и Голден-Хилл, с населением в 60 тыс. человек в общей сложности. «Отчёт комиссии по обследованию детского труда» сообщает нам следующее. В некоторых отраслях гончарного производства дети заняты лёгкой работой в тёплых просторных помещениях, между тем как в других отраслях они выполняют тяжёлую, напряжённую работу, не получая ни достаточной пищи, ни хорошей одежды. Многие дети жалуются: «Мне не хватает еды, большей частью дают только картофель с солью, а мяса и хлеба — никогда; в школу не хожу, другой одежды у меня нет». — «Сегодня ничего не имел на обед, дома никогда у нас не обедают, большей частью ем только картошку с солью, изредка — хлеб». «Одежда, которая на мне одета, — всё, что у меня есть; праздничной одежды у меня нет». К числу детей, занятых на особо вредной работе, принадлежат mould-runners, т. е. те дети, которые относят готовые изделия вместе с формой в сушильню и затем, когда вещи достаточно подсохли, приносят пустую форму обратно в мастерскую. Так они целые дни ходят вверх и вниз по лестнице с ношей, слишком тяжёлой для их возраста, а высокая температура, в которой им приходится работать, делает работу ещё более изнурительной. Дети эти почти все без исключения худы, бледны, слабы, малорослы и плохо сложены; почти все они страдают болезнями желудка, частыми рвотами, отсутствием аппетита, и многие умирают от истощения. Почти так же слабы мальчики, которым приходится вращать колесо (jigger), отчего они носят название jiggers. Но вреднее всего работа тех, которые погружают готовые изделия в жидкость, содержащую большое количество свинца, а часто и много мышьяка, а также работа тех, которым приходится брать в руки только что вынутые из этой жидкости изделия. Руки и одежда этих рабочих, взрослых мужчин и детей, всегда пропитаны этой жидкостью, кожа становится рыхлой и легко сходит от постоянного соприкосновения с шероховатой поверхностью предметов, так что пальцы часто бывают изранены до крови, что чрезвычайно способствует всасыванию вредных веществ. В результате сильные боли и серьёзные болезни желудка и кишечника, постоянные запоры, колики, иногда чахотка, а у детей чаще всего эпилепсия. У взрослых мужчин обычно наступает частичный паралич мышц руки, colica pictorum [профессиональное заболевание красильщиков] и полный паралич конечностей. Один свидетель рассказывает, что два мальчика, работавшие вместе с ним, умерли в судорогах во время работы; другой свидетель, будучи ещё мальчиком, проработал два года в качестве подручного у глазировочного чана; он рассказывает, что сначала у него были сильные боли в животе, затем с ним случился приступ судорог, уложивший его в постель на два месяца, потом судороги стали появляться всё чаще, а теперь они бывают каждый день, и часто у него бывает от десяти до двадцати эпилептических припадков в день. Правая сторона его тела парализована, и врачи говорят, что он никогда уже не будет владеть ни рукой, ни ногой. На одной фабрике работало в глазировочном отделении четверо мужчин — все эпилептики и страдавшие упорными коликами — и одиннадцать мальчиков, из которых некоторые тоже уже были эпилептиками. Одним словом, эта страшная болезнь наступает как вполне обычное последствие этого рода занятий и, конечно, приносит большие прибыли буржуазии! — В мастерских, где гончарные изделия полируются, воздух наполнен мелкой минеральной пылью, вдыхание которой не менее вредно, чем вдыхание стальной пыли у шеффилдских точильщиков. Рабочие страдают одышкой, они не могут спокойно лежать, в горле у них образуются язвы, они сильно кашляют и настолько теряют голос, что их едва слышно. Они тоже все умирают от чахотки. — В гончарном округе сравнительно много школ, так что дети могли бы учиться, если бы они не поступали на фабрику в таком раннем возрасте и не имели такого продолжительного рабочего дня (большей частью двенадцать часов, а нередко и больше). Вследствие этого они не могут воспользоваться школами; три четверти детей, опрошенных членом комиссии, не умели ни читать, ни писать, и во всём округе царило глубочайшее невежество. Дети, годами посещавшие воскресную школу, не умели отличить одну букву от другой. Не только интеллектуальное, но и нравственное и религиозное воспитание стоит во всём округе на очень низкой ступени (Скривен. «Отчёт» и документы).

И в производстве стеклянных изделий есть работы для взрослых мужчин как будто не очень вредные, но которых дети выдержать не могут. Тяжёлый труд, отсутствие установленного рабочего времени, частая ночная работа и в особенности высокая температура в мастерских (100°—130° по Фаренгейту) — всё это вызывает у детей общую слабость и болезненность, пло­хой рост и в особенности болезни глаз, желудка, бронхит и ревматизм. Многие дети бледны, с красными глазами, нередко теряют зрение на целые недели, страдают сильной тошнотой, рвотой, кашлем, частыми простудами и ревматизмом. Когда вынимают готовые изделия из печей, детям часто приходится работать при такой высокой температуре, что доски, на которых они стоят, загораются у них под ногами. Стеклодувы большей частью умирают в раннем возрасте от истощения и чахотки. (Лифчайлд. «Отчёт», приложения, ч. II, стр. L 2, §§11, 12; Франкс. «Отчёт», приложения, ч. II, стр. К 7, §48; Танкред. Документы, приложения, ч. II, стр. I 76 и т. д.; всё в «Отчёте комиссии по обследованию детского труда».)

В общем отчёт отмечает постепенное, но неуклонное проникновение фабричной системы во все отрасли промышленности, что особенно выражается в привлечении к работе женщин и детей. Я не счёл нужным проследить повсюду прогресс техни­ки и процесс вытеснения взрослых мужчин. Кто хоть до некото­рой степени знаком с промышленностью, сам без труда дополнит всё мной не досказанное; мне же рамки моей работы не позволяют проследить в деталях эту сторону современного способа производства, результатов которой я уже коснулся в связи с фабричной системой. Повсюду вводятся машины, уничтожая этим последние следы независимости рабочего. Повсюду семья разрушается, вследствие работы жены и детей на фабрике, или же ставится на голову, когда муж сидит дома без работы. Повсюду необходимость введения машин передаёт в руки крупных капиталистов предприятия, а вместе с ними и рабочих. Централизация собственности неудержимо растёт, разделение общества на крупных капиталистов и неимущих рабочих с каждым днём становится всё резче, и всё промышленное развитие нации гигантскими шагами движется к неизбежному кризису.

Я упоминал уже выше, что в области ремесла могущество капитала и в некоторых случаях разделение труда привели к тем же результатам, вытеснили мелкую буржуазию, поставив на её место крупных капиталистов и неимущих рабочих. Об этих ремесленниках остаётся сказать, в сущности, очень мало, так как всё, что их касается, мной уже было изложено, когда речь шла о промышленном пролетариате вообще; к тому же здесь, со времени начала промышленного переворота, произошло очень мало перемен как в способе работы, так и в её влиянии на здоровье рабочих. Но соприкосновение с настоящими промышленными рабочими, гнёт крупных капиталистов, дающий себя чувствовать гораздо сильнее, чем гнёт мелких мастеров, с которыми подмастерье находился в личных отношениях, влияние большого города и снижение заработной платы — всё это сделало почти всех ремесленников деятельными участниками рабочего движения. Об этом у нас будет речь впереди, а пока нам остаётся ещё заняться одной категорией рабочего населения Лондона, заслуживающей особого внимания ввиду необычайной жестокости, с которой она эксплуатируется алчной буржуазией. Я имею здесь в виду модисток и швей.

Как это ни удивительно, изготовление именно тех предметов, которые служат для украшения буржуазных дам, сопровождается самыми печальными последствиями для здоровья занятых этим рабочих. Мы уже столкнулись с этим, когда говорили о производстве кружев, а здесь мы докажем это на примере лондонских модных лавок. В этих заведениях занято множество молодых девушек, в общей сложности около 15 тыс., которые большей частью приехали из деревни, живут и столуются у хозяев и, таким образом, находятся у них в полном рабстве. Во время фешенебельного сезона, который продолжается приблизительно четыре месяца в году, число рабочих часов даже в лучших предприятиях доходит до 15 в день, а в случае срочных заказов — до 18. Но в большинстве мастерских в этот период работают без какого-либо ограничения времени, так что девушки никогда не имеют на отдых и сон более шести часов, а часто всего только три или четыре, а иногда и два часа в сутки. Таким образом они работают от 19 до 22 часов в сутки, если — что бывает довольно часто — не работают всю ночь напролёт! Единственным пределом продолжительности их работы является полнейшая физическая невозможность дольше держать иголку в руках. Случается, что эти беспомощные существа по девять дней подряд не раздеваются и спят только урывками на матраце; пищу им дают мелко нарезанную, чтобы они как можно ско­рее могли проглотить её. Одним словом, при помощи морального кнута, удерживающего их в рабстве, — угрозы расчёта, — этих несчастных девушек принуждают к такой продолжительной и непрерывной работе, какой не мог бы выдержать и крепкий мужчина, а тем более не выдерживает хрупкая девушка в возрасте от 14 до 20 лет. К тому же духота в мастерских и спальных помещениях, согнутое положение, часто скверная, трудно перевариваемая пища, но главным образом продолжительный труд и отсутствие свежего воздуха — всё это оказывает самое губительное влияние на здоровье девушек. Очень скоро появляются утомление, истощение, слабость, потеря аппетита, боли в плечах, спине и пояснице и прежде всего головные боли; затем наблюдается искривление позвоночника, высокие сутулые плечи, худоба, припухшие, слезящиеся и вообще больные глаза, близорукость, кашель, узкогрудость и одышка, равно как и всевозможные женские болезни. Во многих случаях глаза так портятся, что наступает неизлечимая слепота, полное нарушение зрения, а если зрение ещё достаточно сохранилось, чтобы можно было продолжать работу, чахотка обычно кладёт конец короткой и печальной жизни этих изготовительниц нарядов. Даже у тех, которые достаточно рано оставляют эту работу, здоровье бывает настолько подорвано, что никогда не восстанавливается вполне; они постоянно хворают, особенно после брака, и производят на свет хилых детей. Все врачи, опрошенные комиссией по обследованию детского труда, единогласно утверждали, что трудно себе представить образ жизни, который так разрушал бы здоровье и приводил бы к столь ранней смерти, как жизнь модисток. С не меньшей жестокостью, но только менее непосредственно, эксплуатируются в Лондоне швеи вообще. Труд девушек, занятых изготовлением корсетов, тяжёл, утомителен и вреден для глаз. Какую же заработную плату они получают? Этого я не знаю, но мне известно, что предприниматель, ручающийся за выданный ему материал и распределяющий работу между швеями, получает по 1˝ пенса —15 прусских пфеннигов — со штуки. Отсюда он ещё оставляет себе известный процент, по меньшей мере ˝ пенни, так что бедной девушке на руки достаётся не больше 1 пенни. Девушки, изготовляющие галстуки, вынуждены работать 16 часов и получают в неделю по 4˝ шилл., т. е. 1˝ талера на прусские деньги, но на эту сумму они могут купить не больше, чем на 20 зильбергрошей в самом дорогом городе Германии [66]. Но хуже всего живётся тем, которые шьют рубашки. За обыкновенную рубашку они получают 1˝ пенса. Раньше они получали от 2 до 3 пенсов, но с тех пор как работный дом в Сент-Панкрасе, руководимый буржуазно-радикальной администрацией, стал брать работу по 1˝ пенса, бедные женщины вынуждены были согласиться на эту плату. За тонкую рубашку с вышивкой, которая может быть изготовлена в один день при восемнадцати часах работы, платят 6 пенсов, т. е. 5 зильбергрошей. Таким образом, по много­численным показаниям работниц и предпринимателей, заработная плата этих швей составляет при очень напряжённой и продолжающейся до глубокой ночи работе 2˝-3 шилл. в неделю! Но венцом этого позорного варварства является то, что швей заставляют вносить в виде залога часть стоимости выдан­ного им материала, для чего им, конечно, приходится — о чём прекрасно знают и собственники — этот материал частично закладывать и затем либо выкупать его с некоторой потерей для себя, либо, если они этого сделать не в состоянии, отвечать перед мировым судьёй, как это случилось с одной швеёй в ноябре 1843 года. Одна несчастная девушка, оказавшись в таком положении и не зная, что предпринять, утопилась в канале в августе 1844 года. Швеи обычно живут по нищенски в малень­ких мансардах, причём в каждой из них их набивается столько, сколько только может вместиться, и зимой единственным средством для обогревания большей частью служит естественная теплота организмов живущих здесь людей. Здесь они гнут спину над работой, шьют с 4—5 часов утра до полуночи, в несколько лет разрушают своё здоровье и готовят себе ран­нюю могилу, не имея возможности удовлетворить даже сво­их самых насущных потребностей[67], между тем как внизу по улице проносятся блестящие экипажи крупной буржуазии и, быть может, тут же поблизости какой-нибудь ничтожный дэнди проигрывает в один вечер в фараон больше денег, чем они могут заработать в течение целого года.

 

 

Таково положение промышленного пролетариата в Англии. Повсюду, куда бы мы ни бросили взгляд, мы видим нужду, как постоянное или временное явление, болезни, вызванные условиями жизни или характером самого труда, деморализацию; везде мы видим медленное, но неуклонное разрушение физических и духовных сил человека. Разве такое положение может долго продолжаться?

Нет, это положение не может и не будет продолжаться долго. Рабочие, огромное большинство народа, этого не хотят. По­смотрим же, что они сами говорят об этом положении.