MIA -
главная
страница | Глав.
стр.
Иноязычной
секции | Глав. стр.
Русской
секции | Лукач
архив
Оригинал
находится на
странице http://mesotes.narod.ru/Luc-text.htm
Последнее
обновление
Март 2011г.
Материалистическое учение о том, что люди суть продукты обстоятельств и воспитания, что, следовательно, изменившиеся люди суть продукты иных обстоятельств и измененного воспитания, - это учение забывает, что обстоятельства изменяются именно людьми и что воспитатель сам должен быть воспитан.
Карл Маркс. Тезисы о Фейербахе
При изучении легальности и нелегальности в классовой борьбе пролетариата, как при рассмотрении любого вопроса, связанного с формами деятельности, движущие мотивы и проистекающие из них тенденции часто являются более важными, проливают больше света, нежели голые факты. Ибо простой факт легальности или нелегальности некоторой части рабочего движения настолько сильно зависит от исторических «случайностей», что его анализ не всегда может повести к принципиальным выводам. Нет ни одной, сколь угодно оппортунистической и даже социал-предательской, партии, которую определенные обстоятельства не могли бы загнать в подполье. Напротив, вполне мыслимы условия, при которых самая революционная и менее всего расположенная к компромиссам коммунистическая партия какое-то время сможет работать почти совершенно легально. Поскольку этого признака недостаточно для различения между легальной и нелегальной тактикой, нам следует проанализировать их движущие побуждения. Но при этом нельзя останавливаться и на простой - абстрактной - констатации мотивов, настроений. Ведь именно для оппортунистов чрезвычайно показательным является то, что они стоят за легальность любой ценой; а применительно к революционным партиям совершенно неверно было бы утверждать, что они стремятся к обратному, к нелегальности. Ведь в каждом революционном движении имеются периоды, когда господствует или, по крайней мере, оказывает сильное влияние романтика нелегальности. Эту романтику, однако, следует решительно рассматривать как детскую болезнь коммунистического движения (основания к этому прояснятся нами в ходе последующего изложения); это - реакция на легальность любой ценой, которую всякое движение, достигшее зрелости, обязано преодолеть и которая, безусловно, будет им преодолена.
Итак, какое содержание вкладывает в понятия легальности и нелегальности марксистская мысль? Данный вопрос неизбежно возвращает нас к общей проблеме организованного насилия, к проблеме права и государства, в конечном счете - к проблеме идеологии. В своей полемике с Дюрингом Энгельс блестяще опровергает абстрактную теорию насилия. Но вывод, в соответствии с которым насилие (право и государство) «основывается первоначально на какой-нибудь экономической, общественной функции»[350], следует, руководствуясь духом учения Маркса и Энгельса, понимать так, что данная взаимосвязь находит соответствующее идеологическое отображение в мышлении и чувствах людей, втянутых в ту сферу, где господствует насилие. Это означает, что организации, осуществляющие насилие, настолько гармонируют с (экономическими) условиями жизни людей либо их превосходство над людьми представляется настолько непреодолимым, что они воспринимаются последними в качестве сил природы, естественной среды их существования, которым они сообразно с этим добровольно подчиняются. (Отсюда совсем не следует, что люди с ними согласны). А именно сколь верным является то, что организация, осуществляя насилие, может существовать, покуда она является нужной, лишь при условии, что способна подавить насилием непокорную волю индивидов или групп, столь же верно и то, что она оказалась бы нежизнеспособной, если бы по ходу своего функционирования она была бы вынуждена по каждому поводу применять насилие. Когда в этом возникает нужда, то уже налицо факт революции; осуществляя насилие, организация тем самым вступает в противоречие с экономическими основами общества. А это противоречие отражается в головах людей, которые перестают видеть в существующем порядке вещей естественную необходимость, противопоставляют насилию другое насилие. Не отрицая экономической фундированности этой ситуации, надо добавить, что изменить организацию, осуществляющую насилие, можно лишь тогда, когда уже расшатана вера как господствующих, так и угнетенных классов в то, что единственно возможным является существующий строй. Революция в производственных отношениях является необходимой предпосылкой для этого. Но сам переворот может быть осуществлен лишь людьми. Теми людьми, которые - духовно или эмоционально - освободились от власти существующего строя.
Это освобождение, однако, не происходит одновременно с экономическим развитием, в механической параллели к нему; напротив, с одной стороны, оно ему предшествует, а, с другой, - отстает от него. Как чисто идеологическое освобождение, оно может иметь место и в большинстве случаев имеет место тогда, когда в исторической действительности содержится пока лишь тенденция к тому, чтобы поставить под вопрос экономические основы данного общественного строя. Теория в подобных случаях додумывает до конца то, что есть лишь тенденция, и превращает ее в действительность, которая должна вступить в бытие и которую она как «истинную» действительность противопоставляет «ложной» действительности сущего («естественное право» как прелюдия буржуазных революций). С другой стороны, очевидно, что даже непосредственно заинтересованные в успехе революции - сообразно своему классовому положению - группы и массы внутренне отрешаются от старого строя лишь во время (а очень часто лишь после) революции. Очевидно то, что им нужно получить наглядные уроки, чтобы они поняли, какое общество отвечает их интересам, сумели внутренне освободиться от старого порядка вещей.
Если эти утверждения справедливы относительно любого революционного перехода от одного общественного строя к другому, то они имеют намного большую значимость для революции социальной, нежели преимущественно политической. Ибо политическая революция лишь санкционирует такое экономическо-социальное состояние, при котором экономическая действительность, - по крайней мере, отчасти, - уже сама себя утвердила. Революция с помощью насилия ставит на место прежнего, воспринимаемого как «несправедливый», правового порядка новое- «верное», «справедливое» - право. Социальная среда не претерпевает радикальных трансформаций (консервативные историографы Великой французской революции тоже подчеркивают эту относительную неизменность «общественного» состояния в данную эпоху). Напротив, социальная революция направлена именно на изменение этой среды. И всякое подобное изменение настолько глубоко расходится с инстинктами среднего человека, что он видит в нем катастрофическую угрозу для жизни вообще, слепую природную силу, нечто вроде наводнения и землетрясения. Не понимая сути процесса, он направляет свою слепую отчаянную самозащиту на борьбу с теми непосредственными феноменальными формами, которые угрожают его привычному существованию. Так, получившие мелкобуржуазное воспитание пролетарии на заре капиталистического развития восставали против фабрик и машин; так, теорию Прудона можно рассматривать в качестве заключительного аккорда этой отчаянной защиты старой, привычной социальной среды.
Революционность марксизма легче всего уясняется в этом пункте. Марксизм именно потому является учением о революции, что постигает сущность процесса (в противоположность его симптомам, формам проявления), выявляет его решающую, указывающую в будущее тенденцию (в противоположность повседневным реальностям). Именно благодаря этому он одновременно является идеологическим выражением освобождающего себя пролетарского класса. Это освобождение свершается сперва в форме фактических выступлений против наиболее тягостных проявлений капиталистической экономической системы и буржуазного государства. Эти сами по себе изолированные и даже в случае своего успеха никогда не приносящие триумфальных побед битвы могут стать действительно революционными лишь благодаря осознанию их взаимосвязей между собой и с тем процессом, который неудержимо влечет капитализм к гибели. Когда молодой Маркс выдвинул программу «реформы сознания», он тем самым уже предвосхитил сущность своей последующей деятельности. Ибо, с одной стороны, его учение не является утопией, ибо оно исходит из фактически происходящего процесса и не стремится реализовать его посредством какие-то «идеалы», а лишь раскрывает его первородный смысл. Но одновременно это учение должно выйти за рамки фактически данного и сориентировать сознание пролетариата на познание сущности, а не на переживание непосредственно данного. «Реформа сознания, - заявляет Маркс, - состоит только в том, чтобы дать миру уяснить себе свое собственное сознание, чтобы разбудить мир от грез о самом себе, чтобы разъяснить ему смысл его собственных действий <...> При этом окажется, что мир уже давно грезит о предме¬те, которым можно овладеть, только осознав его»[351].
Эта реформа сознания есть не что иное как сам революционный процесс. Ибо к такому осознанию пролетариат способен подойти лишь исподволь, по¬сле трудных и долгих кризисов. Даже если в учении Маркса уже даны все тео¬ретические и практические выводы из классового положения пролетариата, сделанные задолго до того, когда они стали исторически «актуальными», даже если все эти учения представляют собой не исторические утопии, а познание самого исторического процесса, то отсюда отнюдь не следует, что пролетариат довел до своего сознания осуществленное Марксовым учением освобождение - в том числе и тогда, когда в своих отдельных акциях он действует в соответ¬ствии с этим учением. В другой связи мы указали на этот процесс[352] и подчерк¬нули, что необходимость своей экономической борьбы против капитализма пролетариат способен осознать уже тогда, когда политически он все еще цели¬ком находится в плену капиталистического государства. О том, насколько это соответствует действительности, говорит тот факт, что вся критика государст¬ва Марксом и Энгельсом была подвергнута полному забвению, что самые зна¬чительные теоретики II Интернационала безоговорочно принимали капиталис¬тическое государство в качестве государства «вообще» и свою деятельность, свою борьбу против него понимали как «оппозицию». (Яснее всего это видно на примере полемики между Паннекуком и Каутским в 1912 году.) Ибо поста¬вить себя в «оппозицию» - значит лишь воспринять существующее как по су¬ти своей неизменную основу; ведь «оппозиция» стремится лишь к тому, чтобы внутри сферы влияния существующего добиться для рабочего класса макси¬мально возможного.
Конечно, лишь далекие от жизни тупицы способны были бы усомниться в реальности буржуазного государства как фактора силы. Великое различие между революционными марксистами и псевдомарксистами-оппортунистами состоит в том, что первые рассматривают капиталистическое государство лишь как фактор силы, против которого надо мобилизовывать силу организованно¬го пролетариата, в то время как вторые понимают государство как потусто¬ронний классам институт, за овладение которым ведут свою классовую борь¬бу пролетариат и буржуазия. Но когда оппортунисты трактуют государство как объект борьбы, а не как противника в противоборстве, они уже ставят себя — духовно - на буржуазную почву и тем самым наполовину проигрывают битву еще до того, как она начинается. Ибо всякий государственный и правовой по¬рядок, а капиталистической - в первую очередь, основывается, в конечном сче¬те, на том, что его существование, значимость его установлений не подверга¬ются сомнению, а просто принимаются на веру. То, что эти установления в от¬дельных случаях преступаются, не означает никакой особой опасности для су¬ществования государства, покуда эти преступления фигурируют в обществен¬ном сознании лишь как отдельные случаи. В своих сибирских воспоминаниях Достоевский метко указал на то, что каждый преступник (не раскаиваясь в со¬деянном) считает себя виновным, совершенно ясно сознает, что он преступил обязательные также и для него законы. Стало быть, законы сохраняют свою значимость и для него, даже если личные мотивы или давление обстоятельств побудили преступника их нарушить. Государство способно легко справиться с такими преступлениями в отдельных случаях именно потому, что они ни на се¬кунду не ставят под вопрос его основы. Но «оппозиционное» поведение подра¬зумевает, что в отношении государства занимается сходная позиция: признает¬ся, что по своей сути оно находится вне классовой борьбы, что значимость его законов непосредственно не затрагивается классовой борьбой. Итак: либо «оп¬позиция» пытается легально изменить законы, причем прежние законы сохра¬няют свою значимость до того момента, когда вступают в силу новые, либо - в отдельных случаях - такие законы по одиночке преступаются. Поэтому лишь объективную демагогию оппортунистов надо усматривать в том, что марксист¬скую критику государства они ставят в связь с анархизмом. Речь здесь отнюдь не идет об анархистских иллюзиях и уступках, а лишь о том, что капиталисти¬ческое государство надо рассматривать и оценивать как историческое явление уже тогда, когда оно еще существует. Сообразно с этим надо видеть в нем лишь орудие насилия, с которым, с одной стороны, надо считаться только в той мере, - но только в этой мере и считаться, - в какой оно располагает фактической властью. А с другой стороны, надо подвергать самому точному и самому непред¬взятому анализу источники этой власти, дабы выявить те пункты, где можно ос¬лабить и ликвидировать эту власть. Таким пунктом силы или слабости государ¬ства является именно тот способ, каким оно отражается в сознании челове¬ка. Идеология в этом случае является не просто следствием экономического строения общества, а одновременно и предпосылкой его бесперебойного функ¬ционирования.
Чем очевиднее становится, что кризис капитализма перестает быть про¬стым выводом из марксистского анализа и становится осязаемой действительностью, тем большее значение приобретает эта функция идеологии для судьбы пролетарской революции. В эпоху, когда капитализм еще не был внутренне по¬колеблен, было как-то понятно, что большие массы рабочего класса идеологи¬чески все еще стояли вполне на почве капитализма. Ведь последовательное применение марксизма потребовало бы от них занять такую позицию, до кото¬рой им пока невозможно было дорасти. Маркс считал, что для познания опре¬деленной исторической эпохи надо выйти за ее границы. Если речь идет о по¬знании современности, то это означает совершенно неординарное духовное достижение. Ведь при этом нужно подвергнуть критическому рассмотрению всю экономическую, социальную и классовую среду, причем, - и это играет ре¬шающую роль, - Архимедова точка критики современной действительности, тот пункт, исходя из которого могут быть поняты все эти явления, может иметь лишь характер требования, выступать только как нечто «недействительное», как «голая теория»; в то время как для исторического познания прошлого сама современность образует этот исходный пункт. Впрочем, это требование не яв¬ляется мелкобуржуазно-утопическим требованием «лучшего» или «более пре¬красного мира», а является пролетарским требованием, которое не предполага¬ет ничего иного, кроме ясного познания и выражения направленности, тенден¬ции и смысла исторического процесса. Пролетарским требованием, которое во имя этого процесса действенно устремлено к современности. Но в силу этого задача становится еще трудней. Подобно тому как самый лучший астроном, не¬смотря на свое знание, почерпнутое у Коперника, остается в плену своих чув¬ственных ощущений, в соответствии с которыми солнце «всходит» и т.д.. точ¬но так же и самый решительный марксистский анализ капиталистического го¬сударства никогда не сумеет устранить его эмпирической действительности. Да этого и не нужно. Своеобразная духовная конституция, в которую должно вдуматься пролетарское марксистское познание, состоит именно в том, что ка¬питалистическое государство - при своем рассмотрении - выступает как звено определенного исторического развития. Поэтому оно отнюдь не составляет «естественной» среды для «человека вообще», а есть лишь реальная данность, с фактической властью которой нужно считаться, но которая не может внутренне притязать на то, чтобы определять наши действия. Значимость государства и права, стало быть, следует расценивать как чисто эмпирическое существова¬ние. Примерно так же обстоит дело с яхтсменом, который должен точно при¬способиться к направлению ветра, но так, чтобы не ветер определял направле¬ние его движения, а напротив, чтобы вопреки ветру и используя его, он выдер¬живал курс на изначально поставленную цель. Этой непредвзятости по отно¬шению к силам природы, оказывающим сопротивление человеку, которую он постепенно приобрел в ходе долгого исторического развития, сегодня пока еще во многом не хватает пролетариату по отношению к явлениям общественной жизни. И это понятно. Ибо какими бы прочными и зверски материальными ни были в отдельных случаях правила общественного принуждения тем не менее власть в каждом обществе все-таки является по существу духовной властью, от которой нас может освободить лишь познание. А именно не чисто абстракт¬ное, остающееся лишь в головах познание (им обладали многие «социалис¬ты»), а познание, вошедшее в плоть и кровь, или, говоря словами Маркса, «практически критическая деятельность».
Актуальность кризиса капитализма делает такое познание настолько же важным, насколько и необходимым. Оно становится возможным, так как вслед¬ствие кризиса самой жизни привычная общественная среда более явно и более ощутимо предстает в качестве проблематической. Оно, однако, становится ре¬шающим и потому необходимым условием революции, так как фактическая власть капиталистического общества потрясена до такой степени, что оно бы¬ло бы уже не в состоянии удержаться насилием, если бы пролетариат созна¬тельно и решительно противопоставил его власти свою собственную власть. То, что мешает сделать это, имеет чисто идеологическую природу. Даже посре¬ди смертельного кризиса капитализма широкие массы пролетариата относятся к государству, праву и экономике буржуазии как единственно возможной об¬становке их существования, в которой многое, правда, нужно улучшить («на¬лаживание производства»), но которая, однако, все еще остается «естествен¬ным» базисом общества «вообще».
Такова мировоззренческая основа легальности. Легальность не всегда яв¬ляется сознательным предательством и даже не всегда - сознательным компро¬миссом. Скорее это естественная и инстинктивная ориентация на государство, на тот институт, который кажется единственным прочным пунктом для дейст¬вий в хаосе явлений. Данное мировоззрение нужно преодолеть, коль скоро ком¬мунистическая партия стремится создать здоровую основу как для своей ле¬гальной, так и для нелегальной тактики. Ведь романтика подполья, с которой начинается всякое революционное движение, с точки зрения внутренней ясно¬сти лишь в редких случаях поднимается над уровнем оппортунистической ле¬гальности. То, что она, как это свойственно всем путчистским тенденциям, се¬рьезно недооценивает фактическую власть, фактическую силу, которой распо¬лагает капиталистическое общество даже в свою кризисную эпоху, само по се¬бе часто очень опасно, но является лишь симптомом того зла, которым болеет все это направление: отсутствия непредвзятости по отношению к государству как голому фактору силы. В конечном счете, оно связано с неумением разгля¬деть только что проанализированные нами взаимосвязи. А именно, когда неле¬гальные средства и методы борьбы приобретают особый ореол, когда акценти¬руется их особо революционная «подлинность», тогда легальности существу¬ющего государства все-таки приписывается известная значимость; она не рас¬сматривается как чисто эмпирическое бытие. Ведь протест против закона как закона, предпочтение известных действий из-за их нелегальности означает лишь, что для действующего подобным образом человека право все-таки со¬храняет свой обязывающий характер, свою значимость. Если же мы имеем де¬ло с полной коммунистической беспристрастностью по отношению к праву и государству, то закон и его предполагаемые последствия имеют значение не большее (но и не меньшее), чем какой-то другой факт внешней жизни, с кото¬рым надо считаться, когда взвешиваются виды на успех определенного дейст¬вия; шанс преступить закон, стало быть, не должен как-то по-иному акценти¬роваться в сравнении с шансом пересесть с одного поезда на другой во время важной поездки. И если это не так, если мы предпочтем преступить закон с не¬ким пафосом, то это лишь свидетельствует, что право, пусть даже с обратным знаком, сохранило свою значимость, что оно все еще в состоянии внутренне влиять на наши действия, что не произошло еще истинного, внутреннего осво¬бождения. Это разграничение, может быть, на первый взгляд покажется копа¬нием в мелочах. Но если задуматься над тем, как легко типично нелегальные партии, например, русские эсеры, сбивались на буржуазный путь, над тем, на¬сколько изобличаются идеологические пристрастия этих «героев подполья» к буржуазным правовым понятиям первыми действительно революционно-неле¬гальными действиями, которые выступают уже не в качестве романтически-ге¬роического нарушения отдельных законов, а в качестве устранения и разруше¬ния всего буржуазного правового порядка, - если задуматься над всем этим, то оказывается, что мы имеем здесь все-таки не с пустой абстрактной конструк¬цией, а с описанием истинного положения вещей. (Вспомним о Борисе Савин¬кове, который был не только знаменитым организатором почти всех крупных покушений при царизме, но также первым из теоретиков романтически-этиче¬ской нелегальности, а сегодня борется на стороне белой Польши против про¬летариата России).
И если, стало быть, вопрос о легальности и нелегальности становится для коммунистической партии чисто тактическим вопросом, даже вопросом сию¬минутной тактики, применительно к которой едва ли возможно задавать общие ориентиры, так как она целиком определяется сиюминутными прагматически¬ми соображениями, - если это так, то в такой совершенно непринципиальной позиции состоит единственно возможное практически-принципиальное отри¬цание значимости буржуазного правового порядка. Подобная тактика предпи¬сывается коммунистам не только соображениями целесообразности. Не только потому, что тактика коммунистов лишь таким путем может сохранить действительную гибкость и приспособляемость к необходимому в данный момент спо¬собу действий; не только потому, что легальные и нелегальные средства борь¬бы надо постоянно менять и даже в одних и тех же вопросах использовать од¬новременно, дабы суметь действительно вести эффективную борьбу с буржуа¬зией. Подобная тактика нужна не только ради этого, но также ради революци¬онного самовоспитания пролетариата. Ведь освобождение пролетариата от своей идеологической плененности жизненными формами, созданными капи¬тализмом, станет возможным лишь тогда, когда он научится действовать так, чтобы эти жизненные формы уже больше не могли внутренне повлиять на его деятельность. Когда они, как мотивы, станут ему совершенно безразличными. Конечно, вследствие этого не уменьшается ненависть пролетариата к этим жизненным формам, его горячее желание их уничтожить. Напротив, именно при таком внутреннем отношении пролетариата к общественному строю капи¬тализма он на самом деле может предстать перед ним в качестве презренного, мертвого, но все еще мертвящего препятствия на пути здорового развития че¬ловечества. Такой акцент, безусловно, необходим для сознательного и выдер¬жанного поведения пролетариата. Это самовоспитание пролетариата, в ходе которого он «вызревает» для революции, является долгим и трудным процес¬сом, процессом тем более продолжительным, чем выше развиты в данной стра¬не капитализм и буржуазная культура, чем сильнее идеологически увяз вслед¬ствие этого пролетариат в капиталистических формах жизни.
Насущная необходимость взвешивания и просчета революционно целесо¬образной деятельности, к счастью (правда, отнюдь не случайно), совпадает с требованиями, которые диктуются делом воспитания пролетариата. И если, на¬пример, дополнительными тезисами II конгресса Коминтерна по вопросам пар¬ламентаризма подразумевается полная зависимость парламентской фракции партии от ее Центрального Комитета, который, возможно, находится на неле¬гальном положении, то такая зависимость, безусловно, необходима не только для единства действий; она явственно понижает в сознании широких пролетар¬ских масс авторитет парламента (на чем основана самостоятельность партий¬ной фракции в парламенте, этой твердыни оппортунизма). О том, насколько это необходимо, свидетельствует тот факт, что, например, английский пролетариат вследствие подобного внутреннего признания указанных инстанций уклоняет¬ся в оппортунистическую колею. А неплодотворность исключительного приме¬нения внепарламентского «прямого действия», как равным образом и неплодо¬творность дебатов о преимуществах одного метода перед другим, доказывают, что и в том, и в другом случае налицо одинаковая приверженность буржуазным предрассудкам, хотя ее направленность является противоположной.
Одновременное применение и смена легальных и нелегальных инстру¬ментов являются необходимыми потому, что лишь благодаря этому становится возможным разоблачение правового порядка как аппарата брутального наси¬лия, капиталистического угнетения, что является предпосылкой непредвзятого революционного отношения к праву и государству. Если какой-то из двух этих методов применяется исключительно или только преимущественным образом, и даже если в каких-то областях применяется в принципе только один метод, то для буржуазии остается открытой возможность и дальше сохранять в созна¬нии масс представление о буржуазном правовом порядке как праве. Наряду с прочим, одна из главных целей деятельности всякой коммунистической партии состоит в том, чтобы вынудить правительство своей страны к ломке его собст¬венного правового порядка, а легальную партию социал-предателей - к откры¬той поддержке этого «посягательства на право». Пусть даже в отдельных слу¬чаях, например, когда националистические предрассудки застилают ясный взор пролетариата, это оказывается выгодным капиталистическому правитель¬ству, но тем более опасным это бывает в моменты, когда пролетариат концент¬рируется на решительной борьбе. Отсюда, из осторожности угнетателей, про¬истекающей из подобных расчетов, возникают роковые иллюзии относительно демократии, относительно мирного перехода к социализму, которые в особен¬ности подпитываются тем, что оппортунисты любой ценой остаются на ле¬гальной позиции и тем самым делают возможным указанное поведение господ¬ствующего класса. Только трезвая и деловая тактика, которая попеременно применяет любые легальные и нелегальные средства, руководствуясь исключи¬тельно соображениями целесообразности, сможет направить в здоровое русло дело воспитания пролетариата.
Но борьба за власть станет лишь началом этого воспитания пролетариата, а, конечно, не его завершением. Неизбежная «преждевременность» захвата власти, которую уже много лет назад распознала Роза Люксембург, прежде все¬го выражается в этом идеологическом плане. Многие явления первых этапов любой диктатуры пролетариата прямо сводятся к тому, что пролетариат вы¬нужден взять власть в такое время и в такой духовной конституции, при ко¬торых он внутренне все еще воспринимает буржуазный общественный поря¬док как легальный в собственном смысле слова. Подобно всякому правовому порядку и правовой строй советского режима также основывается на таком по¬ложении дел, при котором его признают легальным столь широкие массы насе¬ления, что ему приходится прибегать к применению насилия лишь в редких случаях. Однако заведомо очевидным является то, что буржуазия ни при каких обстоятельствах не признает легальным советский строй с самого начала. В преемственном ходе многих поколений привыкший к господству и наслажде¬нию привилегиями класс никогда не сможет спокойно смириться с голым фак¬том поражения и без обиняков подчиниться новому порядку вещей. Он должен быть сначала сломлен идеологически, чтобы затем добровольно стать на служ¬бу новому обществу, чтобы воспринимать его установления как легальные, как правовой строй, а не просто как брутальные факты существующего на данный момент соотношения сил, которое назавтра может быть опрокинуто. Наивной иллюзией была бы вера в то, что такое сопротивление, проявляется ли оно как открытая контрреволюция или как скрытый саботаж, может быть нейтрализо¬вано известными уступками. Напротив. Пример советской диктатуры в Венг¬рии показывает, что все эти уступки, которые там, правда, были почти все без исключения одновременно уступками социал-демократии, лишь усиливали си¬ловой настрой ранее господствующих классов и затягивали, даже делали не¬возможным, их внутреннее примирение с господством пролетариата. Но еще более пагубным для идеологического поведения широких мелкобуржуазных слоев является это отступление советской власти перед лицом буржуазии. А именно, для классового сознания данных слоев показательно то, что для них государство фактически выступает как государство вообще, просто как госу¬дарство, как абстрактный величественный образ. Стало быть, очень многое тут зависит - если, конечно, отвлечься от ловкой экономической политики, которая в состоянии нейтрализовать отдельные группы мелкой буржуазии - от самого пролетариата: удастся ли ему придать своему государству такой авторитет, ко¬торый отвечает вере этих слоев в авторитет, их склонности к добровольному подчинению государству «вообще». Колебания пролетариата, недостаток веры в свое собственное призвание к господству, таким образом, может вновь бро¬сить эти слои в руки буржуазии, открытой контрреволюции.
Но изменение функций, которое претерпевает отношение между легаль¬ностью и нелегальностью при диктатуре пролетариата в силу того, что преж¬няя легальность стала нелегальностью и наоборот, способно в лучшем случае ускорить начавшийся при капитализме процесс идеологической эмансипации, но не может завершить его одним ударом. Подобно тому как буржуазия не мо¬жет утратить чувство своей легальности вследствие одного поражения, точно так же пролетариат не может обрести сознание собственной легальности так¬же благодаря факту одной победы. Это сознание, которое при капитализме вы¬зревало только медленно, так же при диктатуре пролетариата лишь постепен¬но способно закончить процесс своего созревания. Первое время она может принести с собой в этом плане даже некоторые затруднения. Достигший гос¬подства пролетариат только теперь осознает духовные достижения, которых достиг и которые сохранил капитализм. Не только потому, что он обретает на¬много более глубокое понимание культуры буржуазного общества, нежели прежде, но также потому, что широкие круги пролетариата только после захва¬та власти осознают, какой духовный потенциал нужен для руководства эконо¬микой и государством. Кроме того, у пролетариата во многом нет никакого уп¬ражнения и никакой традиции самостоятельной, ответственной деятельности, и поэтому необходимость действовать именно таким образом он зачастую вос¬принимает скорее как бремя, чем как освобождение. Наконец, мелкобуржуаз¬ность, а часто и буржуазность, жизненных привычек тех пролетарских слоев, которые замещают большую часть руководящих постов, делает чуждым, даже враждебным для них именно новое в новом обществе.
Все эти затруднения принимали бы довольно безобидный характер и были бы легко преодолимыми, если бы буржуазия, чья идеологическая проблема претерпевает применительно к легальности аналогичное изменение функций, не проявляла здесь себя в качестве намного более зрелой и развитой, нежели пролетариат (по меньшей мере, пока она борется против возникающего проле¬тарского государства). А именно, с той же наивностью и самоуверенностью, с какой она прежде рассматривала свой собственный правовой порядок как ле¬гальный, она считает правовой порядок пролетариата нелегальным. То требо¬вание, которое мы поставили перед борющимся за власть пролетариатом: ви¬деть в буржуазном государстве голый факт, голый фактор силы, - такое отно¬шение теперь имеет в буржуазии инстинктивную жизненность. Стало быть, борьба с буржуазией остается для пролетариата, несмотря на завоевание влас¬ти, все еще неравной борьбой, покуда пролетариат не приобрел именно такую же наивную уверенность в исключительной легальности своего правового по¬рядка. Но это развитие тяжко затруднено той духовной конституцией, которая в ходе освободительной борьбы пролетариата была привита ему оппортуниста¬ми. Поскольку он привык окружать ореолом легальности капиталистические институции, постольку ему трудно отказаться от этой привычки по отношению к пережиткам таковых, которые ведь сохраняются долгое время. И после завое¬вания власти пролетариат духовно остается в плену тех ограничений, которые наложило на него капиталистическое развитие. С одной стороны, это выражает¬ся в том, что он оставляет в неприкосновенности кое-что из того, что непремен¬но должно было быть низвергнуто. С другой стороны, - в том, что низвержение старого и строительство нового пролетариат осуществляет не с уверенным чув¬ством легитимного властителя, а с переменчивостью узурпатора, кидающегося от медлительности к спешке, - узурпатора, который внутренне предвосхищает неизбежную реставрацию капитализма в мыслях, чувствах и решениях.
При этом я думаю не только о - более или менее открыто контрреволюци¬онном - саботаже социализации со стороны профсоюзной бюрократии на про¬тяжении всего существования советской диктатуры в Венгрии, целью которого была по возможности беспрепятственная реставрация капитализма. Также столь часто подчеркиваемая советская коррупция имеет тут один из своих глав¬ных источников. Отчасти таким источником был менталитет многих советских функционеров, которые внутренне были сориентированы на возвращение «ле¬гитимного» капитализма и потому постоянно думали о том, как им в таком слу¬чае оправдать свои действия. Отчасти же он состоял в том, что многие из тех, кто участвовал в неизбежно «нелегальных акциях» (контрабанда товаров, про¬паганда заграницы), были неспособны постичь духовно и, прежде всего, мо¬рально, что их деятельность с единственно решающей точки зрения, с точки зрения пролетарского государства является столь же «легальной», как и все прочие. У людей с неустойчивым моральным обликом эта неясность выража¬лась в открытой коррупции. У некоторых честных революционеров - в роман¬тическом гипертрофировании «нелегальности», в ненужном бравировании «нелегальной» возможностью: в нехватке чувства легитимности революции, ее права создать свой собственный правовой порядок.
Это чувство и сознание легитимности революции в эпоху диктатуры про¬летариата должны сменить незавлеченность буржуазным правом, это требова¬ние ее предыдущих этапов. Но, несмотря на такое изменение, это развитие как развитие пролетарского классового сознания остается единым и прямолиней¬ным. Это яснее всего проявляется во внешней политике пролетарских госу¬дарств, которые, если они противостоят силовым структурам капитализма, так¬же ведут борьбу против буржуазного государства (хотя и отчасти, но лишь от¬части с помощью других средств), как во время борьбы за захват власти в соб¬ственном государстве. Высота и зрелость классового сознания российского пролетариата блестяще раскрылись уже в мирных переговорах в Брест-Литовске. Хотя советская делегация имела дело с немецким империализмом, пред¬ставители русского пролетариата тем не менее признали своих угнетенных братье во всем мире в качестве своих единственно легитимных партнеров за столом переговоров. Хотя Ленин с величайшей мудростью и реалистической трезвостью судил о фактическом соотношении сил, он постоянно побуждал своих переговорщиков говорить с мировым пролетариатом, в первую очередь с пролетариатом государств Центральной Европы. Внешняя политика Ленина представляла собой не столько переговоры между Россией и Германией, сколь¬ко содействие пролетарской революции, революционному сознанию в странах Центральной Европы. Какими бы крупными ни были те изменения, которые претерпела внутренняя и внешняя политика Советского правительства, сколь бы ни приспосабливалась она постоянно к реальному соотношению сил, этот принцип, принцип легитимности собственной власти, который одновременно был принципом содействия революционному классовому сознанию мирово¬го пролетариата, оставался неизменной точкой развития. Всю проблему при¬знания Советской России буржуазными государствами, стало быть, следует рассматривать не только как вопрос о связанных с этим преимуществах для России, но и как вопрос признания буржуазией легитимности совершенной пролетарской революции. Значение этого признания изменяется в зависимо¬сти от конкретных обстоятельств, при которых оно происходит. Но ее воздей¬ствие на колеблющиеся элементы мелкобуржуазных классов в России, равно как и на мировой пролетариат, остается одним и тем же: санкционирование легитимности революции, в котором они очень нуждаются, дабы суметь вос¬принять в качестве легального ее государственного представителя, Совет¬скую республику. Разнообразнейшие средства русской политики: безжалост¬ный разгром внутренней контрреволюции, смелое выступление против стран-победителей в минувшей войне, по отношению к которым Россия ни¬когда не брала тон побежденной страны (подобно буржуазной Германии), от¬крытая поддержка революционных движений и т.д. - все они служат этой це¬ли. Они позволяют раскрошить части внутреннего контрреволюционного фронта и заставляют их склониться перед легитимностью революции. Они позволяют укрепить в пролетариате революционное самосознание, знание собственной силы и достоинства.
Следовательно, именно в тех моментах, которые западные оппортунисты и их центрально-европейские почитатели считают знаком отсталости россий¬ского пролетариата: в ясном и однозначном подавлении внутренней контррево¬люции, в нецеремонной, нелегальной, равно как и «дипломатической» борьбе за мировую революцию отчетливо видна идеологическая зрелость российско¬го пролетариата. Он победоносно провел свою революцию не потому, что бла¬гоприятные обстоятельства отдали власть в его руки (как было с немецким, пролетариатом в ноябре 1918 года, с венгерским в то же время и в марте 1919 года), но потому, что он, закаленный долгой нелегальной борьбой, ясно распоз¬нал сущность буржуазного государства и сориентировал свои действия на дей¬ствительную действительность, а не на идеологические навязчивые идеи. Про¬летариату Западной и Центральной Европы предстоит еще трудный путь. Что¬бы подняться до сознания своей исторической миссии, легитимности своего господства, он сперва должен научиться понимать чисто тактический характер легальности и нелегальности, отринуть от себя как кретинизм легальности, так и романтику нелегальности.
Июль 1920 года